— Успокойтесь, Женя.

От этого его взрослого тона плечи у нее дернулись, как от удара. И земля дернулась и пошла вращаться в другую сторону.

И Юрка присел на подоконник и уже ничего не говорил, а только держал рукой ее плечи. И она притихла, и они сидели молча. И Юрка ничего не понимал.

Они шли по Москве, и Москва опустела. На улице было много народа, но были они вдвоем.

Они шли, и Женя говорила. А когда она говорила самое важное, то останавливала Юрку, поворачивала его к себе лицом, и он слушал и смотрел, как резче выступают веснушки, и иногда ничего не слышал. Он лишь напоминал себе, что, если бы все с Галкой сложилось иначе, у него могла быть дочь чуть моложе Жени. И все-таки хорошо, что появилась Женя.

— Понимаете, все началось, когда вы мишку принесли. Наверно, вы меня тогда совсем не заметили, я на диване сидела. Мне уже тринадцать лет было. Вы ушли, а Ольга все мишку гладила, мне даже не дала потрогать.

Она думала, вы скоро опять придете, и гулять перестала ходить. А вас все не было и не было. Потом письма стали приходить, и мы поняли — вас в Москве нет. Ольга мне уже тогда про все рассказала.

Сначала мы гадали, кто из вас письма пишет, а потом перестали. Ольге казалось — моряк, а я про вас думала. Но не знала я, что вы тоже моряк. Я считала, моряки всегда в форме ходят.

Потом вдруг принесли тюльпаны. Я решила — вы в Москве и скоро придете. Оля тоже ждала, нервничать начала. Она так нервничала, даже со своим Гарькой поссорилась. А потом мы поняли: цветы можно из другого города заказать. Вы что, не понимали, как это жестоко — то писать, то совсем не писать?..

— Не понимал. Я думал, письма такие, что можно читать или не читать, а когда их нет, то не замечаешь.

Женя остановилась и посмотрела на Доватора:

— Это хорошо, что вы так думали в самом деле. Только почему без обратного адреса? Боялись, Олька к вам прилетит, что ли?

— Нет, я еще со школы все боюсь оказаться навязчивым…

— Олька с Гарькой совсем поссорились. Оля маме сказала: «Когда такие письма получаешь, трудно на компромисс идти». Потом Ольга Олега встретила. Вам плохо про это слушать?

— Нет, ничего. — Доватор подумал, в самом деле ничего. Женька идет рядом и держит его под руку, и он чувствует — вся она близко.

— Ничего, — обрадовалась Женя. — Это потому, что я здесь. Это потому, что в день свадьбы Олька над мишкой похныкала и мне подарила. И уже два года только я ваши письма читаю. Я стала Белой шапочкой. Согласны?

— Согласен.

— Вы всегда должны со мной соглашаться. Из-за вас меня мама соломенной невестой зовет. Это для юмора, чтобы я ваши письма всерьез не принимала. Мама с Ольгой спорила. Знаете, как взрослые по секрету спорят, когда думают, что мы спим.

— Знаю, — сказал Доватор и вспомнил… За дверью папа с мамой тихо обсуждают, что с тобой делать. Тишина стоит такая, что кажется, над ухом кричит громкоговоритель. Делаешь вид, что спишь, и очень много нового узнаешь и про себя, и про собственных родителей. Лучше бы такие беседы не слышать.

— Знаю, — повторил Доватор.

— Мама говорила, что из-за этих дурацких писем Ольга себе чуть жизнь не искалечила, и она, мама, не хочет рисковать младшей дочерью.

Доватор поежился. Письма были как письма: про морские звезды, про сверкающие стены огромных сосулек, которые весной в сопках похожи на орган. Стоишь около таких сосулек весь маленький, а солнце, отражаясь ото льда и снега, режет глаза. Были всякие мысли про жизнь… Юрий Евгеньевич повел плечами и почувствовал, как еще прочнее, двумя руками, Женя взяла его за рукав.

— А Оля сказала, что, наоборот, без этих писем ее жизнь была бы искалечена. И мне тоже полезно читать их — повышается критерий отбора. А мама спросила, представляет ли Ольга, что будет, если моряк приедет. Ольга сказала: «Ничего не будет, потому что моряк никогда не приедет».

— И тогда я сказала, что не сплю, что критерий отбора у меня и так высокий, а вы не моряк и все равно приедете. И тогда я выйду за вас замуж.

— «А ты представляешь себе, сколько ему лет?» — рассердилась мама. И я ответила, что это не имеет никакого значения и что гениальные дети рождаются в семьях, где муж намного старше жены. Мама сказала, она больше не может, так она от меня устала, и упрекнула Ольгу: «Вот видишь!», и они ушли на кухню. А я легла и стала ждать, когда вы приедете, и заснула.

После этого меня стали звать соломенной невестой. А однажды, тоже вечером, мама Ольге сказала, что пока все хорошо, и так она за меня меньше волнуется, нужно только, чтобы эта история не очень затянулась. Что ответила Ольга, я не слышала.

А вы даже не знали, что Белая шапочка стала другой. Потом письма почти перестали приходить, и дома все, кроме меня, успокоились. А я их каждый день ждала, но их все не было и не было. И вдруг я посмотрела в ящик и вижу конверт конверт без почтового штемпеля, и в нем билеты в театр.

Я один билет выкинула, я одна хотела идти, я сразу решила — вы в Москве. Мама испугалась и в театр меня пускать не хотела, сказала, история слишком затянулась и вы плохой человек. Я в театр убежала с таким скандалом и опоздала на первый акт.

— Я знаю, — сказал Доватор. — Теперь понимаю, почему все время мне казалось, что я вас где-то видел…

— Что же вы не подошли?

— Я подумал, кто-то чужой сел после антракта на пустое место.

— А может быть, хорошо, что вы не подошли. Мама меня после спектакля встречала с зонтиком. Погода в тот вечер была вполне приличная, по-моему, зонтиком она запаслась против вас.

— Ну вот… А я и позабыл, что вы в десятом и вам уже пора домой.

— Эх вы! Зонтика испугались.

— Нет, но зонтик ставит все на свои места.

— Я не пойду домой. Вы думаете опять исчезнуть. — Женя остановилась. — Не исчезайте, пожалуйста. Ну, пожалуйста, я очень прошу, не исчезайте.

— Я не исчезну, Женя. Я тоже хочу получать ваши письма. Вы будете мне писать, Женя?

— У меня ноги устали. Можно, мы еще немного посидим в подъезде?

— Можно.

Подоконника в подъезде не было. Зато между этажами были маленькие лоджии. Женя и Юрий стояли около открытой двери. Стояли рядом и смотрели, как во дворе ребята колотят клюшками по шайбе.

— Хоккей на асфальте, — сказал Доватор, — веянье века.

— Хоккей на асфальте — вершина популярности, — откликнулась Женя. — Я не буду писать вам писем, Юрий Евгеньевич. Я вам не напишу ни одного письма, потому что вы черствый и трусливый. И мама была права — я соломенная невеста… Юра, только раз поцелуй меня, не бойся зонтика. — Женя забросила руки за шею Доватора и уронила голову к нему на плечо. И Доватор наклонился и поцеловал. И потом еще раз, и все лицо сразу.

— Доватор, возьмите меня замуж. Вы ведь одинокий человек, Доватор.

— Я не одинокий. Я старый. Я для тебя старый, Женя.

— Вы думаете, я некрасивая. Поэтому не хотите, да?

— Ты очень красивая, Женя.

— Не врите, я конопатая. Только все равно возьмите меня замуж. Можно и не замуж. Только я хочу в одном городе с вами. Я, знаете, какая верная вам буду.

— Женька, Женюра, Жень-шень ты мой. Я не виноват, что ты мне в дочки годишься.

— А я сразу всё: и дочка, и жена. Я не знаю, что будет, если вы вдруг так уедете.

— Жень-шень, успокойся, Женюрка… Я старый рыдван.

— И не говорите больше, что старый. Вы просто запущенный и одинокий.

— Ну какой я запущенный, и одинокий! У меня друзья есть. Даже мама и папа есть, только они на Урале и уже в самом деле старые.

— Друзья, они все уже замужем, ну, не улыбайтесь, женатые. А мама с папой от вас внучку ждут.

— Тебе учиться нужно, маленькая.

— А я рожу и учиться буду.

— Фантазерка ты.

— Ты тоже фантазер. Ты Белую шапочку придумал. А когда встретил, испугался зонтика.

— Я зонтика не боюсь.

— Тогда домой я сегодня приду поздно, поздно. И ты меня повезешь куда-нибудь, куда ты хочешь, и расскажешь, какой ты фантазер. Согласен?