Юрий Евгеньевич смотрел на Мишуева с искренним почтением и расспрашивал с пристрастием. Адька отшучивался, однако основное Доватор понял. Людям бешено интересно служить с этим парнем, который все время подкидывает идеи, требующие рук и головы. И матросы сидели над книгами, и гоняли свой двигатель, и прослушивали его с той же дотошностью, с которой сейчас врачи прослушивают их командира.

Доватор слушал Адьку; нарушая правила внутреннего распорядка, ухаживал за сестрами; чаще всего вспоминал почему-то лицо Чернилова и думал о том, как теперь служба пойдет.

Изредка приходили письма. От Виктора Николаевича, который застрял в своей командировке, от Алексея с припиской Татьяны Сергеевны, с приветом от Ляльки и Бульки. Написал замполит. Была в его письме такая фраза, что инженер-лейтенанта Доватора ждут в отряде. Не на лодке, а в отряде. Доватор целый день ходил страшно гордый.

Врачи делали свою работу, организм — свою, и впереди маячил Новый год. Врачи обещали, что его инженер-лейтенант Доватор сможет встречать уже за стенами госпиталя… Отпуск, а потом… Иногда Юрию виделось, что ему, как Адьке Мишуеву, присваивают внеочередное звание.

Шел крупный снег. На плечи госпитального пальто ложились белые погоны. И от этого снега, и от того, что Адька Мишуев уже поехал в отпуск, и от того, что скоро комиссия, Доватор снова чувствовал себя командиром БЧ, которому надо будет работать и с техникой, и с матросами. Досуга в госпитале было более чем достаточно, полная свобода для реальных и фантастических планов.

— Слушай, Клемаш.

— Да. Сегодня какие мировые проблемы отягощают твою не слишком мудрую голову?

— Меня опыт Адьки Мишуева занимает.

— Ты имеешь в виду его внеочередное производство в следующее звание?

— Я имею в виду причины, по которым оно произошло.

— Причины? — Клемаш повел плечами. И у него погоны стали совсем белыми и выгнутыми кверху. — Причины: светлая голова, южное солнце и удача. Ибо не воспользуйся командир корабля эффектно скоростью, которую смог предложить Мишуев, и чудо бы не состоялось.

— Знаешь, у Столбова со здоровьем все наладится через некоторое время. Мне пишут, он рад. Подгонит свою «Яву», просигналит девушке раньше, чем рассчитывал.

— Вот видишь, все хорошо. Вернешься если не героем, то уже с репутацией решительного офицера. И служба пойдет намного проще. Ты, Юрка, всегда усложняешь немного.

— Я не усложняю. Я думаю, с Адькой Мишуевым Столбов бы радостно не прощался. Вот кореша, докушав последний компот, станут людьми гражданскими. Как они будут там?

— Далеко смотришь. Зачем? Твоя задача — максимально использовать их на флоте.

— Помнишь, мы с тобой у нас на Севере рассуждали о компотах, которые считают матросы?

— Помню.

— Ты говорил: приходят к нам ребята с десятилеткой, со среднетехническим образованием. Верно. Но они думают и о возвращении в тот самый мир, из которого ушли. Они читают письма и узнают: Костя, которого в классе и за парня не считали, учится на втором курсе энергетического института, красавица Катя стала незаменимой сотрудницей биологической лаборатории, а Витя, у которого очки с такими толстыми стеклами, что ими можно гвозди забивать, стал студентом физтеха. Учти, Клемаш, зачастую знания и способности наших матросов ничуть не хуже, чем у их сверстников, которые пошли в институты.

— Если бы способности и знания были одинаковы, то мальчики поменялись бы местами.

— Брось. Приемные экзамены далеко не точная система отбора, однако и этот неточный механизм проверяет психологическую устойчивость. Поэтому надо продумать, как максимально натренировать ребят на спокойную работу в сложной ситуации. Это поможет им на гражданке, и к службе они будут относиться иначе.

— Вся служба на лодке тренирует.

— Отчасти ты прав. Только ребята должны четко понимать, что подобный тренинг им и на флоте, и на гражданке пригодится.

— Похоже, ты, Юрий, целую систему продумал. Скажи о главном.

— Главное — ребята привыкли узнавать новое, и надо, чтобы они, не потеряв разгона, научились делать скучные и обыденные вещи.

— Ты думаешь, такое возможно?

— Думаю. — Доватор остановился, нагнулся, слепил увесистый снежок и запустил его к вершинам кленов. — Думаю, — повторил он.

Тяжелые хлопья упали с потревоженных ветвей.

— Как ты это себе представляешь?

— Готовый распорядок дня я еще не составил, но представь: установлена связь между флотом и Министерством высшего и среднего образования. Я думаю, министры смогут договориться.

Лучшие специалисты из матросов, разумеется, те, которые хотят, начинают, кроме изучения своей флотской специальности, «долбать» теорию по вузовской программе. Это пойдет ребятам на пользу, даже если за три года они пройдут лишь один курс.

— Заочное отделение на флоте?

— Заочное? Не совсем. Офицеры смогут проконсультировать по многим предметам технического вуза.

— И выездная сессия на флоте?

— А почему нет? Политработники возьмут на себя гуманитарные предметы.

— Техники, это я еще понимаю, но гуманитарии… Зачем они флоту?

— А ты попробуй посмотреть пошире. Во-первых, гуманитарии нужны стране. Во-вторых, и они помогают формировать личность. Чем выше общая культура, тем человек проще усваивает знания. Кроме того, это может повысить и психологическую устойчивость человека во время дальнего похода. Пойми, если дать человеку возможность пусть немного заниматься тем, чем он хочет, он и остальное будет делать быстро и хорошо.

— Значит, всеобщее высшее образование?

— Почему всеобщее? Высшее для тех, кто хочет. Ведь к нам приходят ребята такие же, какими были мы, когда поступали в училище. Всеобщего высшего пока не будет. Одни вообще не собираются поступать в институт, другие, попробовав, разочаруются и решат, что вуз не для них, и будут без обиды жить дальше. А пока получается так: мальчик, не прошедший по конкурсу, обычно твердо уверен, что на вступительных экзаменах с ним поступили несправедливо. Плохо, когда человек считает себя ущемленным и начинает самоутверждаться за счет окружающих, как это делал поначалу тот же Столбов.

— Ты думаешь, что возможность заниматься по вузовской программе сразу решит все проблемы? Пойми, если ему уж так заниматься надо, то где он раньше был, чего школу с золотой медалью не кончал? А тут ему первый раз в жизни серьезное дело поручили, так он с ходу вспомнил, что ему учиться хочется. Не волнуйся, мы его учим, может быть, самому главному в жизни учим, ты меня извини за высокий штиль, но мы его учим долг Родине отдавать.

— Согласен. Но, Клемаш, мы в идеальном положении. Мы вынули человека из привычной среды, и он в нашем полном распоряжении не один год. За то время, знаешь, какого парня можно вылепить.

— Вижу перед собой. Правда, на это дело государство побольше времени и денег потратило! А что получило? Капельку инженера, немножко моряка и уж, безусловно, фантазера.

— Знаешь, Клемаш…

— Знаю. Тоня идет.

— Ну с тобой поговоришь всерьез.

— Еще бы. Тоня идет. Может, это и есть самое серьезное.

— Может быть, ты и прав, Клемаш.

На этот раз Тоня сама взяла его под руку на территории госпиталя.

В Ленинград из Москвы лучше всего ехать вечерним поездом. Посмотришь в окно, и можно спать. Только в прощании всегда есть немного надрыва. На перрон надо приходить одному, но Клемаш уперся. Чемодан — в купе, немножко туда-сюда вдоль вагона.

— Юрка, ты зачем в Ленинграде хочешь неделю гробить, пожил бы в Москве. Или боевой поход по местам юношеских побед?

— Отчасти и так. А отчасти хочу сделать несколько почетных кругов вокруг Военно-морской академии. Я иногда думаю, что, если бы у меня за спиной уже была академия, может, не потребовалось бы «героическое» глотание газов…

— Ого, это основательная мысль. Будешь делать круги, меня вспоминай.

— Это без юмора?

— Какой тут юмор. Я представитель центра, мне надо умным выглядеть. И может, меня честолюбие распирает…