— Кран сдал, — произносит офицер на пирсе. И прожектор, поведя лучом, освещает рубку подводной лодки. На палубе Юрий Доватор произносит четко:

— Кран принял.

Теперь, до тех пор пока ракета не спрячется в недрах подводной лодки, дирижирует он.

Мерно подрагивает корпус. Юрий Евгеньевич лежит на койке и старается сосредоточиться на предстоящем пуске новой ракеты. А в голову лезут мысли про Алешу и Ляльку. Потом вспоминаются девушки за столиками «Норда». И опять мысли про завтрашний пуск.

«Кажется, история с перепланировкой помещения БЧ создала мне репутацию думающего офицера. Пуск ракеты нового типа доверили нам. Приятно. Приятно, но страшновато. А ведь была возможность отказаться. Командир лодки прямо спросил: «Потянешь, Доватор?» И я ответил: «Потяну».

Имел я право сказать так? На стрельбах мы выступили неплохо. Что ж, испытание так испытание. Хорошо, что Виктор Николаевич на лодке, он умница. А теперь спать».

Но еще до того, как уснуть, Доватор как заклинание шепчет про себя слова команды и, уже с усилием пытаясь добормотать «пуск!», обмякнув, засыпает под мерное гудение механизмов.

Четко падают слова команды и наконец:

— Пуск!

Взвыла ракета, дрогнула шахта. Доватор не отрывает глаз от приборов. Ребята сработали все как надо, и ракета пошла. Она пошла чуть медленнее обычного. Может, новенькой именно так и полагается, мы сработали чисто.

Стрелка на приборе пошаталась немного и остановилась. Почему? Почему замерла стрелка? Она не должна замирать. Стрелка замерла, и ракета остановилась, остановилась на середине пусковой шахты…

Включить аварийный сбрасыватель? Он вышвырнет ее, проклятую, и она пойдет, развивая скорость, на дно океана. И потом будет долгий и трудный анализ, почему она не пошла в небо.

— Сбрасывай, — вдруг перейдя на «ты», сказал Виктор Николаевич.

— Не сброшу.

Доватор оторвался от приборов:

— Главный командный пункт центрального поста.

Раньше Доватор не знал, что сможет так лаконично доложить о принятом решении.

Командир лодки дал «добро».

Доватор увидел, Столбов молча просит: «Меня», — и сказал:

— Столбов.

— Есть.

— Карпенко.

— Есть.

Здесь нет строя, но почему вдруг стал так заметен вечно незаметный Чернилов? Он понимает? Да, понимает.

— Чернилов.

— Есть.

— Остальным покинуть пост. Задраить помещение.

«Ты не хочешь лететь? Так ты вернешься обратно, голубушка. Шахта, конечно, не рассчитана на такое давление, газы проникнут в помещение».

— Надеть кислородные маски.

«А я надену попозже. Это не лихачество и не героизм, так быстрее работать… Ты вернешься обратно, голубушка, и ребята из НИИ разберутся, почему ты не хочешь лететь».

Доклад командиру лодки о принятом решении. Все решали секунды. Все решилось в секунды. И приборы показали: ракета села обратно в шахту.

Жжет в горле… Вот и все.

Доватор очнулся в лазарете. Горло жгло по-прежнему. У постели замполит.

— Как? — просвистел Доватор.

— Молчите, все в полном порядке. Ребятам досталось меньше. Командир отряда объявляет вам всем благодарность. Товарищи из КБ собираются вас две недели коньяком поить. — Замполит рассказывает что-то еще…

Доватор прикрыл глаза.

В госпитале аллеи кленовые. Все ходят в одинаковых халатах, но звание выдают фуражки. У капитанов третьего и второго ранга золото вдоль козырька, у каперангов добавляется золотой шнур. У адмиралов широкое золотое шитье вдоль козырька.

Адмиралов в госпитале мало, и держатся они обособленно. У них даже телевизор отдельный. Меньше всего в госпитале людей, у которых фуражки вообще ничем не украшены. Юрий Доватор единственный лейтенант на весь госпиталь. Люди в его звании, если и служат в Москве, болеют менее основательно, без госпитализации.

Доватор так и не понял, почему он сюда угодил — из-за серьезности травмы или потому, что так расстарался Клемаш. Теперь Клемаш приходит сюда по вечерам и не ради одного Юрия.

Его воображение тронула Тоня из приемного покоя. Тоня кончила недавно десятилетку, не прошла по конкурсу в медицинский и пошла работать в госпиталь.

Ей скучно в приемном покое. Ей скучно, и потому у нее за занавесочкой часто можно видеть матроса из обслуживающего персонала. В госпитале строго следят, чтобы не было романов между пациентами и сестрами, но на своих это не распространяется.

Клемаш прогуливается с Юрием по заснеженным аллеям, косит глазом в сторону приемного покоя. Потом, если у Тони в этот вечер кончается дежурство, Клемаш прощается торопливо и спешит к проходной.

Тоня, широкая, розовощекая, в коричневом пальто с уютным воротником, выглядит совсем взрослой дамой. За проходной Клемаш подхватывает ее под руку, и там они, уже совсем независимые, идут плечом к плечу, и навстречу им, как собаки, выбегают трамваи. Но Доватор знает: они не глупые, они на трамвай не сядут.

В госпитале появился Адька Мишуев — молодой капитан-лейтенант с завидной судьбой. Он кончил Дзержинку: что может быть скучнее, чем быть офицером БЧ-пять: думать о топливе и о том, чтобы дизеля были вечно в отличной готовности. Хлопот много, и никакой славы — так всегда считал Доватор.

Но повезло человеку. Только его произвели в старшие лейтенанты, как он умудрился на маневрах дать кораблю скорость, которую ни в каких инструкциях не предусмотрели. Командир это дело использовал, и в результате корабль совершил неожиданную атаку, выиграл трудный бой, и вчерашний безвестный старший лейтенант стал самым молодым капитан-лейтенантом на Черноморском флоте, да еще получил две недели внеочередного отпуска.

И тут неожиданно госпиталь, и Мишуева как редкого больного показывают практикантам из мединститута, и Адька излагает свою историю болезни:

— Я был на танцах. Учтите, танцы я люблю с юности. Сложность моих па зависит от того, какова партнерша. Должен сказать, что в этот раз она была экстракласс.

Медички смотрят на Адьку и тают, им хочется, чтобы он сказал, что они тоже экстракласс. Адька говорит им это глазами и продолжает под сердитым взглядом подполковника медицинской службы излагать историю своей болезни:

— Она все понимала на лету. Мы танцевали уже час, когда раздались звуки моего любимого томительного танго, и мы пошли… Аккорд, па… И я почувствовал, как мне здесь что-то сдавило. Еще одно па. И я почувствовал, что тут у меня чего-то не хватает. И я перестал думать о том, как закончится вечер, и у, меня впервые мелькнула мысль о госпитале.

Здесь Адька врет. Все было менее изящно: он просто сел посреди зала у ног своей партнерши экстракласса. Вызвали неотложку и сразу в госпиталь. В госпитале поставили его у рентгеновского аппарата, и рентгенолог ахнул. У Мишуева оказалось лишь одно легкое.

Медички с интересом смотрят на снимки, с еще большим интересом на Адьку, словно сравнивают, похож ли он на свой рентгеновский снимок. Смотрят и слушают о том, что перед ними редкий случай самопроизвольного пневмоторакса легкого. Доватор уже знает: лопнул какой-то пузырек воздуха, легкое смялось.

Адьку уложили в постель. Носили ему еду и «утку», говорили около кровати шепотом. А он через три дня отправился гулять в парк, позаимствовав пижаму у одного подполковника.

Из-за гневливого подполковника Адькина вылазка дошла до ушей главврача. Тот сначала не поверил, потом предложил еще раз посмотреть легкие Мишуева. И тут обнаружилось, что оба легких снова на месте. Адька совсем здоровый остался на всякий случай в госпитале на радость сестрам и Доватору, на страх гневливому подполковнику, которого непочтительный каплей донимал рассказами о том, какие ветры дуют на Севере, где сам Адька никогда не бывал.

Доватор с огромным интересом слушал этого удачливого человека. Выяснилось, что Адьку произвели в каплеи не только за потрясающую скорость его двигателей, но и за то, что его подчиненные не имели вообще ни одного взыскания ни на берегу, ни на корабле. К тому же все отличные специалисты.