— Не боись. Все будет, как у молодого.

Корсаков толкнул плечом дверь.

Вышел и сразу же задохнулся от пьяного запаха разнотравья.

Постоял, разглядывая темные тучи, клубящиеся на горизонте. Солнечный свет, забродивший в них, и косые лезвия лучей, бьющие в землю, и глубокое синее небо, напомнил ему картины старых мастеров.

Корсаков, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, пошел шаткой доске. Не удержался, и посмотрел вниз, где между коричневых илистых бревен журчала черная вода.

То ли порыв ветра налетел, то ли какой-то сбой случился в вестибулярном аппарате, но в голове у Корсакова качнулся тяжелый маятник, гулко ударив по вискам. Что-то щелкнуло в глазах, и, показалось, что все вокруг подернулось полупрозрачной дымкой. Контуры предметов размазались, а краски стали гуще, насыщеннее.

«Жигуленок» пополз по доскам, их ширины едва хватало для того, чтобы на них уместились шины, а толщина заставляла предательски замирать сердце. К тому же доски похрустывали и поскрипывали, принимая на себя тяжесть машины.

Корсаков добросовестно помахивал то левой, то правой рукой, но в душе осознавал, что дело не в его подсказках, а в мастерстве и интуиции водителя. А по большей части в том, смотрит ли на них в этот момент кто-то всесильный, спрятавшись за клубящимися облаками. Или давно махнул рукой.

Доски громко щелкнули и задрожали, когда задние колеса прокатились по ним последние сантиметры.

Водитель с облегчением газанул, подогнав машину к отступившему на обочину Корсакову.

Плюхнувшись на сиденье, Корсаков сразу же достал сигареты.

— После такой работы, — он трясущимися пальцами полез в пачку, — даже Минздрав рекомендует перекурить. Угощайтесь, Гавриил.

Дядька взял сигарету, покрутил в закургузлых пальцах, сунул в рот.

— Благодарствую, — хмуро произнес он.

Задумчиво покачал головой.

— Что-то не так? — спросил Корсаков.

— Гроза будет. — Гавриил поцарапал ногтем висок. — Как газировку в башку налили.

— И у меня тоже самое, — поддакнул Корсаков. — И что характерно, ни грамма второй день в рот не беру.

Гавриил цыкнул зубом и натужно улыбнулся.

— Резко тоже бросать нельзя. У нас один бросил, ага. Сразу — «белка». Вожжами вязать пришлось.

— Лихо.

— А то! Вон Горбачев все разом захотел. И что вышло? Чистая «белка»!

Гавриил со скрежетом переключил скорость.

— Как приедете, так сразу стакан примите. Коньяку, или чего вы там употребляете. — Он пыхнул сигаретой. — Я, к примеру, наливочки приму. Ох, теща моя наливку делает!

— Вкусная?

— Сам удивляюсь. — Гавриил кивнул. — Баба — ведьма ведьмой, а наливка у нее — первый сорт. И почему так?

— Бывает… До Ольгово далеко?

Машина как раз взобралась на пригорок. Слева шла реденькая посадка, справа раскинулось поле кукурузы, подпертое с тылу густой рощей.

— Проехали Ольгово. — Гавриил указал за рощу. Над деревьями золотом горел крестик. — Вон оно — имение. Счас кругаля дадим, и, считай, дома.

Корсаков расслабленно откинулся в кресле. Он не ожидал, что дорога займет так мало времени, и, главное, никакой черно-магической чернухи не произойдет.

Тучи на горизонте сдвинулись и густым, черным фронтом поползли к солнцу.

«До дождя успею», — присмотревшись к их движению, решил Корсаков.

Машина, скатываясь с пригорка, ходко набирала скорость.

В самом народном русском автомобиле вдруг проснулась итальянская родословная. В работе двигателя появились ровные, уверенные нотки. Из-под капота исчез лязг и скрежет, даже навязчивый запашок масляной гари пропал. Рессоры мягко принимали на себя все неровности дороги. И скорость неуклонно, без всяких видимых и слышимых усилий, все нарастала и нарастала.

Мелькавшие слева стебли кукурузы слились в монолитную зеленую стену. В приоткрытом окне дико завыл ветер.

Корсаков хотел сказать что-то типа «кто же не любит быстрой езды», повернулся к водителю. И осекся.

Гавриил тупо уставился в лобовое стекло. Сигарета тлела в плотно сжатых губах. Руки мертвой хваткой сжимали руль.

— Эй, командир! — окликнул его Корсаков.

Никакой реакции.

Корсаков помахал ладонью перед глазами Гавриила. Никакой реакции.

Он в страхе вцепился в руль. Но ни на миллиметр сдвинуть баранку не смог. Руки Гавриила, как сваркой приварили к рулю. Мышцы налились стальной твердостью. Корсаков попытался пинком сбить ногу Гавриила с педали газа. Но она, словно, приросла к полу.

А ветер, врывающийся в окно, уже хлестал с яростной силой. Двигатель вдруг смолк. Но машина беззвучно и неукротимо стала увеличивать скорость.

Корсаков рванул ручку двери, сильно навалился плечом и выбросил себя из кабины.

Удар получился жестким. Даже прокатившись по обочине, Корсаков не смог погасить скорость. На кочке его подбросило и, как куклу, швырнуло об землю.

Воздух вылетел из легких. В глазах померк свет. И в кромешной мгле засновали яркие светлячки.

Когда они угасли, сознание безвольно рухнуло в пустоту…

Он пришел в себя от жесткого толчка в плечо.

Перед глазами плавала красная муть. Словно вокруг все залило водой, в которой потрошили рыбу. Мерзкий запах лип к лицу, пробирался в ноздри и до рвотных позывов заполнял легкие. И на душе было гадостно, будто весь вывозился в той рыбьей требухе.

Корсаков пошевелил стопами и кончиками пальцев рук.

«Уже легче, позвоночник цел», — тягуче медленно проползла мысль.

Он набрался сил и попробовал привстать. С ужасом ощутил, что тело сковано, как стальной броней, неподъемной и несгибаемой тяжестью. И тут же новый удар опрокинул его на землю.

Больно ударившись затылком, Корсаков зажмурился.

Мысли перепуганными мышками засновали в голове. Ни одной здравой. Одна паника.

Он вычленил главную. Самую очевидную и, вне зависимости от вариантов ситуации, в которую попал, максимально точную.

«Белая сибирская лисичка. Шесть букв. На „пэ“ начинается, на „цэ“ кончается».

Что-то острое кольнуло в лоб.

— Le Templier![28] — пророкотал металлический голос.

Корсаков распахнул глаза.

Над ним, закрыв собой солнце, нависал закованный в броню всадник. Конь под ним был самый настоящий, мощный, ярый, шумно выстреливающий воздух из ноздрей. И пена с его губ капала самая настоящая. Белая, пузырчатая. Копыта нетерпеливо топтали землю.

Рыцарь опустил копье с раздвоенным флажком на древке. Стальное острие смотрело точно в грудь Корсакова.

«Нет, это не писец, а классическая „белка“. В народе именуемая делириум тременс, — тупо решил Корсаков. — Допился-таки».

Согласно медицинскому справочнику, бредовая картинка дополнилась соответствующим звуковым сопровождением.

Звуки нахлынули, как прибой, разом со всех сторон. Лязг железа, вой, скрежет, тупые удары, истошные крики, всхлипы и стоны. Можно было подумать, что угодил в самую гущу автомобильной аварии. Если бы не громкое ржание коней и дробный стук копыт, сотрясающий землю.

«Как это мило», — не к месту улыбнулся Корсаков.

Внутри уже зрела готовность признать это бред единственной и неоспоримой реальностью, не сопротивляться, плюнуть и раствориться в нем, навсегда отрезав себя от иной жизни. Живут же тихие психи, законопатив себя в своем мирке, и не особо горюют. Зачем бунтовать и доказывать себе и другим, что можно в пятидесяти километров от Москвы встретить рыцаря на боевом коне? Проще прикинуться тихим психом и регулярно получать дозу кайфа с таблеточках и бесплатную кашу-размазню.

Рыцарь дал шенкелей коню. Стальной кентавр, вскидывая страшные копыта, угрожающе двинулся на Корсакова.

«Это же понарошку», — вильнула хвостиком слабовольная мыслишка-мышонок.

И тут в какофонию битвы врезался звук лопнувшей басовой струны. Что-то со свистом вспороло густой воздух. С лязгом прошило панцирь на груди рыцаря.

Конь вздрогнул, с храпом пошел боком. Рыцарь стал заваливаться в седле. Уперся острием копья в землю, прямо у ног Корсакова. Но сдвинуть себя он уже не мог. Просто, с силой навалясь на древко, пытался удержать равновесие.