04.02.2024 «Постель мы стелили в четыре руки…» Постель мы стелили в четыре руки, Друг другу являя участье, И всё улыбались (совсем дураки), А что ещё надо для счастья! Сползал почему-то ночами матрас, и в щель уползали подушки, и мы забывали про день без прикрас, про близость судьбы на опушке. И о расставанье, что скоро грядёт, незвано и неумолимо, но всё ж мы отметили твой Новый год, идущие вдаль пилигримы. 05.02.2024
«В комнате друг против дружки…» В комнате друг против дружки Мы сидим, как две подружки. Вот он муж, а вот жена, Непонятно, вот те на! Я вздохну, достану флягу, Отхлебну глоток вина И промолвлю: «Поду лягу». Ты в ответ мне: «Вот те на!» Воттена и Подулягу, Не тревожим мы бумагу, Иль по клавишам стучим, Иль, задумавшись, молчим. А на улице весенней Никакого настроенья, Моросящий нудный дождь, И весна – сплошная ложь, Всё мрачнее тишина… Подулягу – Воттена. 14.03.2024 Долгий путь к свободе (1991–2023) День пришёл Я до рожденья знал, что я еврей, Живой анахронизм, свидетель чуда. И память предков, кто я и откуда, Растворена, как соль, в крови моей. Меня учили: «Помни, ты еврей, Терпи, сожмись, храни любовь и нежность. Надень плотнее маску – безмятежность, Когда стоишь у запертых дверей». Пытался стать своим среди людей. Я – русский, белорус, азербайджанец, Но мне твердили: «Ты лишь самозванец, Закутавшийся в плащ чужих идей». И день пришёл, как радостная боль: Вода уходит, проступает соль. Возвращение Средь шума повседневной суеты, Средь тошноты душевной маеты, Рассеивая грёзы и мечты, Вдруг прозвучит: «Где ты? Скажи, где ты?» Не рабби я, не цадик, не злодей. Обычный меж обычнейших людей. И чаша жизни, терпкого вина, Мной выпита уже почти до дна. Я лгал себе, я время воровал, Друзьям надежды тщетно подавал. Ценил застолье, суету и лесть. И прелестей иных не перечесть. В оцепененье идолам служил, Плыл по теченью и вполсилы жил. Но всё же мне доверено хранить Синайской клятвы трепетную нить, Но помню я о вере и любви, Но звуки Шма звучат в моей крови, Но к правде, оступаясь и греша, Стремится обнажённая душа. Скользят века – опавшие листы. Как в день шестой, звучит: «Адам, где ты?» Рукой прикроюсь, вздрогну на бегу. Я прятался, но больше не могу. Письмо из Иерусалима в Москву Шепни: «Шалом», и я тебе отвечу, Шепни: «Шалом», я сразу всё пойму. Звучит «шалом», и я спешу сквозь вечер Навстречу сердцу, вопреки уму. Ещё сгожусь, быть может, на затяжку, Стареющий, лысеющий еврей. Кто остановит храброго портняжку, Сорвавшего все петли от дверей? Звучит «шалом», окутывая плечи Своим теплом сквозь годы, вёрсты, тьму. Звучит «шалом», и я стремлюсь навстречу Сквозь вихри чувств и мыслей кутерьму. Перевалила жизнь за половину, Но вызван я тобой из суеты, И ветер странствий холодит мне спину, И грудь щемит восторгом высоты. Субботний вечер расставляет свечи, «Шалом, хавер, пойму я и приму». Звучит «шалом», и я лечу навстречу, Ерушалаим, зову твоему. Письмо из Москвы в Иерусалим Да, русский я! И сладкая до боли Щемит тоска, а не английский сплин, В ней волн прибой в осеннем ржавом поле И тающий над ним гусиный клин. Но я еврей! И дым тысячелетий Окутывает, небо заслоня, Рим первый и второй. А этот третий? Иль я избрал, иль он избрал меня? Проломлена стена тупым тараном, И снова вдаль сухим листом лечу. Но не хочу в Толедо жить мараном И покидать Толедо не хочу. Я не хочу стать в Аушвице пеплом. Но как оставить Рейна берега? Я онемел. Душа моя ослепла. Рука отсохла. И стоят стога… На всех полях стоят стога разлуки, Любовь, надежда сохнут на юру, И шепчет ветер гаснущие звуки: «Тебя ли позабуду, Иеру…» Брожу я по Москве, Иерусалиму, Ищу покой, двойной печали сын. Но горестно вздыхают серафимы: Всегда один… Рождение пророка Был день седьмой. Растущая луна Тревожного, щемящего нисана. Ушёл он в спальню необычно рано, Но спать не мог: сегодня не до сна. Болит душа. Волнения причины Давно понятны. Лунный полукруг Далёк и пуст, как идолов личины, Пропитан злобой, желчью, как Мардук. Мир раскололся. Кружится война, Насилья волны гонит Прат суровый. И страшная всеобщая вина Колеблет мироздания основы. Неужто жизнь лишь случая игра, Похмелья миг в чужом холодном пире? Не зная зла, не ведая добра, Ей тешатся безликие кумиры. Бесчисленных ваалов ложь и скверну Рубил, сжигал он, но молчал народ, Уже его испытывал на верность В печи коварный мстительный Нимврод. Отец его богат, слыл мудрецом, В Харране приторговывал богами. Аврам пытался говорить с отцом, Но каждый раз они сшибались лбами. Кого любить в чужом холодном мире? Он в гневе был, отчаянье, тоске. Нет Бога в пошлом золотом кумире, Нет правды в чёрной крашеной доске. Что делать, если невозможно жить От подступившей к горлу вязкой лжи, А тихий голос совести звенит Струною, опрокинутой в зенит? Молился он. И в страстной жажде слова Была душа зерном для молотьбы. Всё внешнее сметалось, как полова, И обнажалась линия судьбы. К утру ему открылся Элоким, Среди руин забрезжила дорога, И впредь неважно, что случится с ним, Он призван, чтоб исполнить волю Бога. Его удел – за истиной идти, Стремиться к ней без устали и меры, Быть странником, хранителем пути, Глашатаем любви, свободы, веры. Гроза прошла. Он вышел на крыльцо. Был терпкой горечью пронизан воздух. Светлело небо, холодели звёзды, И дождь слезами омывал лицо. Не ведал он, единственный еврей, Как долог путь от запертых дверей. Покинуты навек отец и мать. Не лгать, не убивать, не предавать. |
