Домработница Настя нас хотела сразу начать кормить обедом, но Фролыч вывернулся и утащил меня на опушку леса, где у него был построен шалаш. И еда нашлась в этом шалаше — две воблы, большая горбушка черного хлеба и бутылка лимонада. Мы все это съели и выпили, а потом начали играть в карты. В переводного дурака. Тут-то все и началось. Я так думаю, что из-за моих штанов. Я их очень не хотел надевать, но мама заставила, сказала, что раз я на дачу еду, то надо выглядеть прилично. Это были светло-бежевые бриджи чуть пониже колен, узкие и с разрезами снизу. Я ни одного человека никогда не видел, который бы в таких штанах ходил. Я их и сам впервые надел. Просто спорить не хотелось.

Я часто вот над чем думал. Человек произошел от обезьяны. Сначала обезьяна жила на дереве, потом стала спускаться на землю, постепенно начала передвигаться на задних лапах, потому что передние были нужны для всяких разных дел, и в результате из нее получился человек. А сама обезьяна — она тоже от какого-то животного произошла, это животное — еще от другого животного, и так далее, до рыб, амеб и совсем маленьких бактерий. Там еще динозавры по дороге были, птеродактили всякие. Это мне все понятно. То есть я про это знаю, но не чувствую. Это для меня какое-то все постороннее, оно существует где-то как на картинке в учебнике, но между мной, который внутри сидит, между моим «я» и всеми этими саблезубыми тиграми непереходимая граница. Чтобы еще проще — вот меня мои родители родили, меня сначала не было, а был такой маленький сперматозоид, потом у него ручки-ножки появились, головка, а через положенное время меня из мамы вынули. Понимаю. Но не чувствую. Потому что между всем этим и моим «я», которое внутри, та же самая граница, которую никак не перейти. Я очень старался, напрягался весь, думал: вот-вот, вот сейчас я эту границу проскочу и сразу же пойму, где там было это мое «я», где оно было спрятано в моих родителях или в обезьяне или еще дальше — в амебе какой-нибудь. Но никак не получалось. Пока не приходила белая вспышка под мелодию «ум-па-ра-рам». Вот в это самое мгновение вдруг наступала полная ясность, возникало такое ощущение, что мое «я», которое внутри, — это одновременно и мои родители, и обезьяны доисторические, и все-все на свете: злая Куздря, мой лучший друг Фролыч, бабочка вот эта с желтыми крыльями, мальчишка в майке, который вдруг рядом с нашим шалашом оказался. Что все это и есть «я».

— Здорово, Гринь, — сказал мальчишка.

— Здорово, — буркнул Фролыч, не отрываясь от карт.

Мальчишка постоял немного, наблюдая за игрой, потом присел на корточки.

— Дай воблы, — попросил он. — Смерть как хочется подсолониться.

— Нету больше, — ответил Фролыч.

— Ну дай… ну дай… ну не жидись… — заныл мальчишка.

— Да я ж тебе говорю, Кутька, нету больше. Было две штуки — съели уже.

— А велик дашь — на станцию съездить?

— Колесо спущено, — соврал Фролыч.

— Вот анекдот тогда расскажу, — неожиданно переключился мальчишка. — Политический. Хрущев, значит. Приходит к Фурцевой. Взял ее за сиську и говорит: «По молоку-то догоняем. Америку». А она его по лысине погладила и говорит: «Зато по шерсти отстаем». А он ей говорит: «Это, — говорит, — смотря в каком районе».

— Ха-ха, — выразительно сказал Фролыч и смешал карты.

— А ты чего — новенький? — мальчишка переключился на меня.

— Ничего я не новенький, — почему-то сказал я. — Старенький я. Всегда тут жил.

— А чего у тебя штаны бабские?

— Чего это?

— Бабские. Только с мотней почему-то.

— Сам ты… — я разозлился. — Нормальные штаны.

— Ага, бабские. Ну ладно. Я пойду.

Он сделал шаг в сторону и исчез в кустах.

— Из деревни, — объяснил мне Фролыч. — Такой прилипала, не отвяжешься. Ходит тут, цепляется ко всем. Разнюхивает все — кто приехал, кто уехал, у кого велик новый.

— А вы уже помирились? — спросил я.

Из рассказов Фролыча было известно, что время от времени по вечерам деревенские приходили большими толпами, задирались, приставали к девочкам, всячески старались устроить крупную драку, а над выловленными на улице одиночками довольно обидно издевались.

— Этим летом пока тихо, — сказал Фролыч. — Мы с ними в футбол играем. Только еще ни разу не выиграли. Может, им этого достаточно. Ну чего? Давай на речку сгоняем. А потом пойдем гулять вечером, я тебя с ребятами познакомлю.

По вечерам вся их дачная компания, как объяснил мне Фролыч, собиралась у водокачки, там жгли костер. Но познакомиться с компанией Фролыча так и не получилось. Как только мы отошли от калитки метров на сто, нас окружили. Рядом с прилипалой Кутькой стоял малорослый пацан, левая ладонь у него была перевязана серым бинтом. Еще человек десять взяли нас с Фролычем в кольцо.

— Вот он, — показал на меня прилипала. — Я его сразу узнал. По штанам.

— В чем дело-то? — спросил Фролыч, и по голосу видно было, что он здорово разволновался. — Чего надо?

— Разобраться надо, — сиплым голосом сказал из темноты некто и вышел в круг света под фонарным столбом.

Я сразу узнал Мирона, хотя и не видел его с тех самых пор, как мы с Фролычем перевелись в четвертую школу. Мирон был в лихо подвернутых кирзовых сапогах, на которые напуском сползали зеленые армейские брюки, а из-под телогрейки виднелась тельняшка с нашитой на груди эмблемой футбольной команды «Динамо». Правую руку он держал в кармане телогрейки, а левой подбрасывал и ловил брякающий спичечный коробок.

— У нас к тебе, Фролыч, вопросов нет, — продолжил он, выдержав небольшую паузу и сверля меня взглядом. — А вот с этим кентом надо разобраться. Ты, Фролыч, не подумай чего, отмудохать его Кутька и сам бы мог. За брата. Но он меня попросил разобраться, чтобы все было по правилам. Я вот только на тебя, Фролыч, удивляюсь, что ты водишься со всякими. И ты это брось, загораживать его.

В этот самый момент Фролыч сделал шаг вперед и влево, прикрыв меня от Мирона.

— Я же тебе говорю, что надо разобраться. Если ошибка вышла, Кутька ответит. Давай отойдем со света.

Мирон явно чувствовал себя здесь самым главным, и ему нравилось, что от его слова зависит, кто должен ответить за какое-то неизвестное мне событие — я или Кутька, которого всего несколько часов назад я впервые увидел.

Мы отошли от фонаря за кусты орешника. Фролыч по-прежнему загораживал меня от Мирона, и от этого мне было спокойно и совсем не страшно.

— Значит, так, — начал Мирон, продолжая брякать спичечным коробком. — Чтоб по справедливости. Мне никто ничего не должен, просто пацаны попросили. Так что давай, Леха, говори все как есть.

— Ну короче…, — начал пацан с перевязанной рукой, — мы, короче, вчера вечером пошли на станцию. А там он, короче…

— Кто? — спросил Мирон. — Ты понятнее говори.

— Вот он, — пацан показал на меня. — Мы закурить спросили.

Мы с Фролычем дружно подались вперед, такой неожиданной и неправдоподобной оказалась эта брехня про вчерашний вечер, но Мирон повелительно поднял руку:

— Спокойно! У нас тут по очереди говорят.

— Ну вот, — сказал пацан. — А он, короче, достал ножик из кармана и меня в руку пырнул.

— Дай я скажу, Мирон, — засуетился Кутька, — Леха прибежал, кровь течет. И говорит, из садов, в желтых штанах. Я сегодня пошел смотреть, а они в шалаше за колючкой. И он в желтых штанах. Ну я сразу к тебе.

— Кутька врет, Мирон, — не выдержал Фролыч. — Как последний гад. Кутька! Не получал давно?

И он замахнулся на Кутьку, но теперь уже Мирон сделал шаг вперед и влево, оттеснив Кутьку в сторону.

— Спокойно, шпана, — скомандовал Мирон, сдержав загомонившую вдруг компанию. — Я же сказал: будем разбираться по правилам. Леха говорит, что этот кент его порезал. Фролыч, понятно, защищает своего приятеля. А ты сам что молчишь?

— Да я только сегодня приехал, Мирон, — сказал я. — Спроси вон Фролыча, если не веришь.

— А Фролыч твой нам не свидетель, — ответил Мирон, и в голосе его прозвучало скрытое торжество. — Он тебе приятель. Он, чтоб тебя отмазать, чего хочешь сбрешет тут.