А потому, когда Иван отпускает меня и отвлекается я возмущена и готова его покусать.

Без яда, конечно. Или даже с ядом!

— Какого черта? — Злобно шепчу я.

И он так же раздосадованно шепчет в ответ:

— Презерватив!

Жаль, что в темноте капитан не в силах оценить глубину закатывания мной глаз!

— Сокольский! Я объясняла тебе уже, что я это контролирую!

Треск фольги, возня в темноте.

— Вот! Теперь и я тоже контролирую!

Мое злобное сопение, его смешок, и он притягивает меня ближе, вплотную, тискает ягодицы, сжимает и разжимает их, и я понимаю, что невольно приподнимаю бедра в том же ритме.

— Ну же, давай, скажи мне, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты меня трахнул! — Я зла и возбуждена, возбуждена и зла, ужасное сочетание. Прекрасное сочетание.

— Это я всегда с радостью! — Иван смеется.

И целуется. Напористо, жарко. И ласкает меня пальцами там, внизу — а потом проникает внутрь. И это приятно, но этого так мало! Я шиплю. Я скулю. Я подаюсь навстречу этим пальцам, уже слабо соображая, где я, что я, и что происходит — настолько меня разбирает.

И Ивана разбирает тоже. Его дыхание срывается. И он входит в меня одним толчком, сразу и до конца, притягивая меня за бедра, насаживая на себя. Я выныриваю из своего марева, чтобы осознать охватившее нас безумие — и снова в нем утонуть. И начать двигаться

Вверх-вниз, и сильнее, и глубже, и еще, и еще, и еще! Прогибаясь в спине, стараясь, чтобы при каждом моем движении клитор скользил по влажному от смазки члену, высекая искры удовольствия.

Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх вниз. Сквозь усталость, в бедрах — туда, где уже манит блаженством разрядки. Сильнее, глубже! Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз!

Ох, господи, мамочки, хорошо-то как!

Я выгибаюсь навстречу оргазму, и, кажется, кричу. Нет, не кричу — Иван вовремя затыкает меня поцелуем, а потом долбится внутрь меня короткими жесткими движениями, и я старательно подаюсь им навстречу, сытая, довольная, щедро желающая, чтобы ему было также хорошо…

И когда Ивана охватывает дрожь и его тело обмякает, я обнимаю его с чувством полного удовлетворения и полного бессилия, и расслабленно стекаю на пол — лежать рядом на старом пальто амебой и смаковать остаточное удовольствие.

23/08

— Ва-а-ань? — Позвал меня из блаженной расслабленности в реальность Сокольский. — А как вышло, что у вас матриархат?

Ну, ё-моё. Ну угораздило же с опером связаться. Нашел время для допроса!

— А шо такое? — Мне категорически не хотелось выныривать в суровый мир. — Ты разве не выудил это из Урсулы? Или сверяешь показания?

— Выудил. Урсула сказала, что дело в разных способностях мужчин и женщин нагов, но в чем между ними разница, она мне не расскажет, потому что разглашение этих сведений — угроза великому и праведному матриархату. Кажется, издевалась.

— Не кажется.

— Так в чем разница?

— Господи, Ваня! Да просто все: женщины — мистики, мужчины — воины. У женщин-нагов видовая склонность к предвидению, ментальному воздействию и целительству. У мужчин направленность дара одна — боевая, но очень гибкая. Женщины предпочитают специализироваться на том, в чем наиболее одарены, а у мужчин дар развивается в том направлении, в котором используется. Еще есть ритуалистика, формально она доступна всем нам: к ней есть способности у абсолютно любого нага и для нее не нужно специфической одаренности. Но для нее нужны мозги — тоже, знаешь, не у всех имеются, так что доступность ритуалистики довольно иллюзорная.

Я надеялась, что краткая справка капитана устроит и успокоит, но не на того напала, не такой Сокольский человек, чтобы удовлетвориться краткой справкой!

— Подожди, — он завозился в темноте, явно не на шутку увлеченный темой, обнял меня поперек живота и притянул поближе. — Если мужчины сильнее, то почему власть у женщин?

— Да потому что ясновидящая полнее всего видит будущее место в том случае, если считает этом место своим. Владеет им. Потому все признают, что школьный завуч Кирилл Андреевич — более умелый администратор и управленец, но директор — все равно Анна Ивановна, которая любую школьную неприятность видит на подлете.

— И бежит с ней к завучу?

В принципе, общую мысль Сокольский уловил.

— Ну… не со всеми. Но да. А разница в доходах Кириллу Андреевичу из сельского фонда средств компенсируется.

— Подожди, а почему тогда директриса экзамен Урсулы не предсказала?

— А разве экзамен Урсулы — это школьная проблема? — Вздохнула я, и перевернулась так, чтобы быть к Ивану лицом.

В темноте разница не принципиальна, но шептаться так удобнее и приятней.

— Ну… за провал медалистки и олимпиадницы на ЕГЭ школу по головке не погладят… Я не прав?

— Да прав, прав. Просто Урсула скрыла принятое ею решение.

— О, вы и это умеете?

— Да блин! — Мне очень хотелось постучать головой о деревянный настил пола, но я никак не могла определиться, чья это должна быть голова. — Ваня, ну логично же, что на всякое действие найдется противодействие!

— Ага… — Сокольский помолчал, подумал и вернулся к предыдущей теме. — То есть чтобы предсказать будущее страны, твоя мама должна стать президентом?

— Тьф-тьфу-тьфу! — Свой искренний и нешуточный испуг я не только заплевала, но и застучала по дереву.

— Не, ну я в теории!

— В теории — да, а на практике, как ты понимаешь, проверить как-то не довелось.

— А…

— Вань, отстань, а?

Широкие твердые ладони скользнули по моей спине, притянули меня к нему…

Ну, или так, да.

— Вань, — Сокольский гладил меня по спине кончиками пальцев, и это было приятно.

— М-м-м?

— А почему вы обязаны возвращаться сюда?

— Ива-а-ан! — Я застонала и попыталапсь спрятать голову под подушку, но в бане подушек не было.

— Нет, ну я серьезно. Я понял, почему вы выставляете молодежь в большой мир — чтобы не замыкаться в своем информационном пузыре, не костенеть. Но ваши старшие почему-то ожидают, что вы все вернетесь — и ты, и Урсула, с ее перспективами в большом мире. И ваша Татьяна, которая вроде бы известна на весь мир, а здесь непонятно, чем будет заниматься. Прям уверены. Почему вы должны вернуться?

— Некоторые остаются, — вздохнула я, признавая поражение перед кое-чьей настырностью. То есть, настойчивостью. — Но это редкость. Большинство возвращаются, но не потому что должны, а… Ну вот почему ты не допытал об этом Урсулу?!

— Я допытал, — ухмыльнулся Иван. — Урсула сказала — “место силы”. Но добавила, что точнее объяснить не сможет, потому что не уезжала.

— Ну… в принципе, так и есть, — признала я оба факта.

И то, что для, змеелюдей, эгрегор — это место силы, и то, что Урсула еще не уезжала.

— Тебе здесь легче колдовать?

— Мне здесь легче жить. Мир за пределами общины очень давит на плечи. Когда я уезжаю отсюда — я некоторое время фонтанирую жизненными силами, как будто накачалась ими под завязку. Но запасать их не получается, за неделю-другую ощущение переполненности энергией исчезает. И… и ваш, человеческий мир снова очень давит. Отстань, а?

Как ни странно, Иван действительно отстал. Завозился, собирая вещи, подсвечивая себе телефоном. А я вдруг вспомнила кое-что:

— Слушай! Я тебе раньше не сказала, но в том, что тебя наши покусали — есть и плюсы! — Радостно сообщила я шуршащему джинсами Сокольскому. — На тебя теперь яды действовать практически не будут!

Иван замер.

— Какие именно яды на меня теперь не действуют?

Радости в его голосе я что-то не расслышала. Скорее, напряжение. И слабая надежда.

— Э-э-э… — я растерялась, не столько от вопроса, сколько от реакции. — Да практически, никакие… Органические — так точно!

— Твою мать.

— Вань? Что-то случилось?

— Ничего-ничего. Все хорошо.

— Ва-а-ань?

Сокольский грустно спросил:

— Червона, а у вас в школе токсикологию проходят?