Средь шумного града, случайно, А может, намеренно? – нет! Влекли, налегке чрезвычайно, Свободы костлявый скелет. И мимо толпа проходила, Гундосил рекламный базар, Кентавры, с лицом крокодила, Спешили на стойло–вокзал. Свободу оставьте! Не трожьте! – Прохожий какой–то вскричал. А вы, гражданин, не дебошьте, — Сказали ему. Он молчал. И сдали Свободу в музейный Обшарпанный запасник… Не то в кабинет репейный. Не то прямо в самый нужник. Средь шумного града, случайно, Прошу не сочесть за навет, Шептал чей–то голос тайно: Свободы ведь не было. Нет. III Текут, текут неслышно годы. Их вечность режет на утиль. Я не отдам своей свободы И обрету свою Рахиль. Люблю тебя, родная Лия, Детей твоих земную ось. Но жду, когда цветной лили′ей Оборотится твоя кость. IV В Доме Радости много комнат. Будешь их обходить до икания. Но прошу тебя: в тихий омут Не спускайся: там духи страдания. Бледнолицы, усталы и съёжены, В каждом глазе цветут кувшинки, По безлунию, обезвожены, Превращаются вдруг в пылинки. Эта пыль, озаренная звездами, Наполняет собою здание, И оно, поднимаемо грезами, Заплывает на дно мироздания. И когда мы выходим ночию, Видим мир, скорбями излизан. Но идет перед нами воочию Белый Ангел, страданьем унизан. И за ним покрывало стелется, Что печаль претворяет в счастье. Перемелется тем, кому верится, Что страданий не вечны власти. V Что там? Купи–продай? Не прогадать бы. Ему только деревню дай — Потребует усадьбы. Вам, конечно, виднее, Насчет лакея и вареников. Мы опять стали беднее На 30 серебренников. VI Когда над утреннею мглою Еще рассвет не забрезжит; Когда к Луне звезда героя, Нацепленная, чуть дрожит; Когда из темного эфира Стекает черный, четкий жир; Когда от клубного кумира Спешит в постель пустой транжир; Когда трамваи по железу Походкой легкою стучат; Когда шоферу позарезу Охота до волчат–девчат; Когда по кирпичам белесым Спадает к окнам чья–то тень – Прислушайся: восточным лесом Ночную мглу сжирает День. VII В душе моей так глубоко, так ясно. Какой–то свет ложится на лицо. Лампадка догорает, ярко–красно. На скатерти разлитое винцо. Я вся твоя! В невыносимой боли Я выждала свидания мои. Неверность, уязвленная от соли, Просить прощенья хочет у Любви. Когда на нет сойдет изнеможенье Холодных, истомленных ночью рук, Я знаю: принесет освобожденье Не мной открытой старой двери стук. 11–15.
7 марта 2005 года I Предчувствие В том времени, где даже брюки Разменивались на поруки, Где развитой социализм лежал котом – Иные, огненные чудились мне звуки; И в хороводе юных дев Мне снился рыкающий лев. И было так при всем при том, Что «юность перетянута ремнем». Уже в снарядной желтой стали Я видел горные хрустали, И в котелке с водою пресной Лежали тяжкие медали. И даже крики: Встать!–и–Смирно! Витали как–то неотмирно, Как пар уральский бестелесный, Как риски бляхи полновесной. И что ж, я знаю: люди глухи, К тому, что видят, слышат духи, Но – до назначенных времен. (Шалуньи–рифмы – не едухи). Затем грядут рукоплесканья. Трех четвертей уснут желанья. И как прожаренный бекон, Мой стих возьмут со всех сторон. II Сквозь толщу мертвых глыб Мой стих пробьется – разорвется. И стайкой юных рыб ко мне вернется. III * * * То, чего боялся — то случилось. То, чего страшился – то пришло. Смерть с тобой женой оборотилась. Душу лезвием и горечью прожгло. хотя не так: по многу лет скажу тебе я: смерти нет. IV Люби меня живого. Может в том мире, где меня никто не потревожит, не будут спрашивать с меня построже. Ведь я горел свечой окна жилого. Люби меня живого. Тоже травинка в силах камень покорежить и зелень подо льдом умножить. Как это все – увы! – не ново. Люби меня живого. гложет меня мой каждый день, что прожит, он часть моей любви кукожит. Люби меня таким, или иного. |
