В сыром, несколько душноватом полумраке, господа едят и пьют, словами и расписками перекидывая друг другу деньги и сапоги, предназначенную солдатам еду, жалование и медикаменты, и всё это ходит такими странными подчас путями, что, наверное, было бы уместно говорить о предательстве. Ну… во всяком случае, интересы подданных иностранных государств здесь явно учитываются, а кто там честный торговец, а кто причастен к делам шпионским, Бог весть!

Маскировка самая простая, даже, можно сказать, примитивная — по крайней мере, по мнению попаданца, привыкшего, пусть по большей части и не лично, а посредством СМИ и интернета, к куда как более изощрённым интригам. Разгадывать, где здесь… хм, прогресс и регресс, а где просто безнаказанность, он решил позже, сосредоточившись на наблюдении и почтительном внимании к барину, который, поздоровавшись и усевшись за стол к остальной компании, не торопился выкладывать карты на стол.

Наконец, обсудив свои дела, даже по обрывкам которых можно судить о коррупции, пронзающей все сферы здешней жизни подобно, наверное, грибнице, Борис Константинович со смешком поведал о сегодняшнем инциденте. Собственно, всё случившееся он и рассказал, попаданец же, понятливо подхватывая подачу, подыгрывал ему.

— Ну, всё… — прервал его хозяин, — ступай! Хотя погоди… иди вон к хозяину, скажи, чтоб покормил тебя.

Поев на кухне, махонькой и чадной, Ванька выскользнул на задний двор, и, спустившись с террасы вниз и чуточку в сторону, уселся на уступчике, где, болтая ногами, принялся глядеть на Чёрное Море, и настроение у него — самое замечательное!

Где-то в глубине души гнездится толика тревоги за то, что дело может пойти куда-то не туда, и кривая российского правосудия может захлестнуть его, Ванькино, горло, но…

… всё это по большому счёту мелочь! После Язоновского Редута, стояния на бруствере, подземной резни с французами и Чёрной речки, многое видится иначе, и жизнь не то чтобы становится проще, но приоритеты меняются однозначно!

' — Будто гнойник вскрыл!' — весело подумал он, доставая трубку и кисет с табаком. Вкусно сытый и чуточку, от щедрот кухмистера, пьяный, знающий по опыту, что обед у барина растянется никак не меньше, чем до двух, а вернее, и трёх пополудни, и это, чёрт подери, его и только его время!

Вспомнив об убитом поручике Левицком, разбрызганное лицо которого навсегда осталось в памяти приятным воспоминанием, Ванька пришёл в хорошее настроение.

— Око за око, сукины дети, — тихохонько проговорил он, — око за око!

Вспомнилось, что у убитого поручика есть сын, и наверное, это такой же сукин сын, как и его отец! Пока он совсем ещё щенок, но потом…

… в голову пришла картина того, как он, Ванька, вынуждает стоять подросшего щенка на бруствере под обстрелом или где-то ещё, чтобы тот почувствовал беспомощность и страх смерти. Всё по заветам отцов… ну и совершенно конкретного отца, но уже — по отношению к собственному сыну. Сукиному сыну, и никак иначе!

А потом, усмехнувшись криво, попаданец решил для себя, что искать мести детям своих мучителей, он всё ж таки не будет. Наверное…

Но если доведётся случай поведать кому-то, каким скотом был покойный Сергей Александрович, то он, Ванька, непременно о том поведает…

… когда-нибудь. Непременно.

Вечером Бориса Константиновича навестили офицеры Владимирского пехотного полка, пребывающие в несколько сумрачном настроении. Ванька, встречающий их и обслуживающий после встречи, ожидающе нервничал, но, не считая колючего, нехорошего взгляда от поручика, никаких неприятностей не последовало.

К приходу гостей был накрыт стол, пусть не сказать, что очень богатый, но всё ж таки говорящий о желании чиновника решить дело миром, так что офицеры несколько успокоились, с удовольствием выпив по рюмочке предложенной хозяином виноградной водки и закусив духовитым овечьим сыром.

Вопреки ожиданию попаданца, разговор вовсе не коснулся содомитских наклонностей унтера или его взаимоотношениях с Ванькой. Говорили о войне, которая идёт на спад, о чинах и орденах, выпили за погибших товарищей, и…

… принялись обсуждать какие-то хозяйственные вопросы.

— … нет, нет, Борис Константинович, никак не возможно, — уважительно, но твёрдо отвечал штабс-капитан Веремеев, отводя в сторону претензии чиновника на не то поставку, не то контроль над поставкой фуража, — этим занимается…

Озвученная фамилия, судя по всему, сказала Борисову достаточно, и, кивнув, он плавно перевёл разговор на списочный состав полка…

… и лакей потерял решительно всё понимание сути происходящего!

Несмотря на свой небогатый, но насыщенный штабной опыт, где он почерпнул немало интересной информации, дела такого рода понятны либо старым служакам, зубы съевшим на бумажной работе, либо же людям, глубоко посвящённым в конкретную тему. Человеку же со стороны эти острожные намёки, многозначительное молчание с точно рассчитанными паузами, и иногда именами, вряд ли что-то бы сказали.

Осторожность эта, судя по услышанному в кухмистерской, не для бережения от лишних ушей, а скорее, по мнению Ваньки, щепетильности для. Господа офицеры, ничуть того не стесняясь, воспринимают некоторые должности как кормление, но говорить о таких вещах полагается исключительно исподволь, потому иначе — урон офицерской, мать её, Чести!

С вещами такого рода, совершенно естественными для жителей Российской Империи, попаданец сталкивался не раз и не два, и, наверное, только попаданец и воспринимает такие выверты как нечто ненормальное. Для всех прочих, по крайней мере, для большинства, это вещи совершенно естественные и единственно возможные.

— Так значит… — не договорив, Борис Константинович сделал паузу.

— Совершенно верно, — подтвердил Веремеев, и господа офицеры, попрощавшись вполне дружелюбно, покинули жилище чиновника.

… и увы, посвящать лакея в детали произошедшего хозяин не стал, по крайней мере, пока. А жаль!

— Пу-пум, пу-пу-ру-ру-рум! — музыкального таланта у Бориса Константиновича ни на грош, но вот энтузиазма — хоть отбавляй.

Судя по оговоркам за последние дни, он вполне удачно завершает свои крымские дела, меняя неверные, хотя и более чем внушительные севастопольские доходы на приятную должность в Петербурге и благосклонность не самых высоких, но всё ж таки важных персон… приближённых, обласканных и так далее.

Настроение, во всяком случае, у него отличное, да и Ванька, выведенный наконец из ополчения, вздохнул с немалым облегчением. Слуга двух господ, это знаете ли, только в комедии весело…

В реалиях Российской Империи, когда не имеешь права уволиться, буде что пойдёт не так, и когда вообще не имеешь никаких прав, кроме как бухаться на колени, целовать ручку и благодарить за милость после оплеухи, это всё выглядит ох как иначе!

— Ох… — простонал барин, падая в кресло и вытягивая ноги, а Ванька, уже привычно, принялся снимать грязные ботинки, стараясь не морщиться от ядрёного русского духа.

— Находился, — пожаловался хозяин, с наслаждением пошевелив толстыми пальцами ног, — но ничего… Несколько дней ещё, и в Петербург, а там ох и заживём!

— Да, — повторил он мечтательно, прикрыв глаза и явно представляя себе что-то приятное, — заживём!

— Кофе, батюшка? — осторожно предложил лакей, — Или может, отвара ягодного?

— Н-ну… отвара сперва, — милостиво кивнул барин, — Да! На вот, почитаешь мне… и трубку раскури!

Сунув холопу завёрнутый в бумагу журнал, он прикрыл глаза и снова принялся мурлыкать что-то, на редкость немузыкально, но очень воодушевлённо.

— … и пансиончик, — краем уха услышал Ванька, возясь с ягодным отваром, — с пансионерочками, хе-хе… прелестницами-пансионерками, хе-хе!

Поставив на столике рядом с барином кувшин, и налив из него в стакан, он набил трубку, раскурил её и подал Борису Константиновичу.

— Угум… — зачмокал тот трубкой, — вот умеешь же, сукин сын!

— Помилосердствуйте, батюшка! — заученно отозвался попаданец, — Так ведь как учили!