— Гвозди, Шлеменко! — выделил он голосом, рокоча вовсе уж инфернально, тыча солдату железяки под нос… а нет, в нос и тычет, — Ещё раз…

Не договорив, он похромал дальше, щедро раздавая оплеухи и зубточины, обрыкивая подчинённых натурально волком, и наконец, отец-командир скрылся за дальним поворотом.

Ванька же, снова начав дышать, не сразу пришёл в себя.

Нет, он и прежде не обольщался, но…

… он всё-таки был некоей ценностью, имуществом, сто́ящим, с учётом его знаний и выучки, побольше породистого скакуна или захудалой деревеньки с полудюжиной дворов.

А сейчас он не то чтобы внезапно, но осознал, что в глазах военных его ценность ничтожна, потому что он, Ванька, не их имущество! Ценность же человеческой жизни…

… право слово, смешно рассуждать о таком, зная, как легко господа офицеры разменивают жизни солдат на незначительное тактическое преимущество, на захват какого-нибудь моста или высоты, не дающих ничего, на красивую реляцию о жестоком бое и стойкости, в которой каждая строчка пропитана кровью. Ур-ра… в штыки, братцы! Умрём же за царя!

— Этот, што ль? — продублировал командира подошедший унтер, невысокий, но зверообразный мужик с кулаками не по фигуре и взглядом маньяка, дорвавшегося до сладкого.

— Смотри у меня… — он приблизился к пареньку вплотную, обдав нечистым дыханием хищного зверя, — я шутить не люблю!

Сказав это, он отстранился, ткнув Ваньку кулаком в скулу, и только голова мотнулась.

— Так точно, — прошептал ополченец.

— Да тьфу ты… — скривился, отворачиваясь, унтер, дотоле не отрывавший от него глаз, — сопля штатская!

— Сильвестр! — окликнул он какого-то немолодого, лет тридцати, солдата, возящегося неподалёку с какими-то плотницкими делами, — Подь сюды!

— Да, Маркел Иваныч? — материализовался тот, источая преданность и крепкий запах табака, с головой выдающий заядлого, страстного курильщика из тех, что могут, живя впроголодь, с прилипающим к позвоночнику животом, менять хлеб на табак.

— Вот, — унтер небрежно кивнул на лакея, показав на зверообразной физиономии неожиданно богатую палитру эмоций, — видал? Пополнение…

— Эко нас… — крякнул солдат, озадаченно глядя на Ваньку.

— Во-от, — протянул унтер, довольный реакцией, — теперь за него отвечаешь, внял?

— Эхе-хе… — сняв картуз, солдат почесал лысеющий затылок, не спеша отвечать, — Дядькой, што ли? Эхе-хе… Маркел Иваныч, Маркел Иваныч…

— Шутить? — вспыхнув порохом, мгновенно вызверился унтер, сунув солдату под нос кулак.

— Я⁈ — стараясь не глядеть на сбитые костяшки кулака, искренне удивился тот, делая честные глаза, — Да ни в жизнь! Просто… ну, это…

— Ладно, — шевельнув усами, пробурчал унтер, смиряясь, — твоя взяла.

Какие уж там взаимозачёты были у этих двух, попаданец не знал, но став, очевидно, разменной монетой, повлиять на это решение никак не мог.

— Напужался? — поинтересовался солдат у Ваньки, едва унтер отошёл, о чём-то на ходу разговаривая с не то сопровождающими, не то — конвоирами, доставившими ополченца на Бастион, — Маркел Иваныч, он такой! Зверь!

Сказано это было с толикой нешуточной гордости, решительно непонятной попаданцу.

— Этот да, могёт! — покивал своим мыслям солдат.

— Так… а ты што встал на дороге, раззявился? — спохватился он, отодвигая ополченца, уже получившего тычок в бок от мимохожего недовольного матроса, в сторонку, — Экий раззява…

Отведя его в сторону, солдат достал трубку, кисет, и смерил паренька взглядом.

— Небось нетути свово? — упадническим тоном поинтересовался он.

— Ну… было, — едва заметно пожал плечами Ванька, этим пожатием и едва заметной мимикой объясняя и отсутствие табака, и…

… в общем, личного имущества у него, кроме обмундирования ополченца, нет. Потому что потому, и если кем-то и кому-то положено, то не ему, сопле зелёной, спорить! Потому что морда, на которой аргументируют, она своя, а не казённая, и её, морду, чёрт побери, жалко…

— Н-да… жистя, — мрачно констатировал солдат, и, повозившись за пазухой, достал аккуратно нарезанные бумажки, затем не слишком щедро отсыпав подопечному духовитой махры, смешанной с какими-то степными травами.

— Я, значит, Сильвестр Петрович буду, — наконец-то представился он, — дядька твой, значит. Н-да…

— Иван… Ильич, — на всякий случай добавил лакей.

— Да уж… Ильич! — хохотнул дядька, — До отчества тебе ещё…

— Ладно, — ещё раз усмехнувшись, солдат отмахнулся рукой невесть от чего, усевшись на земляной приступок и начиная набивать трубку, придавливая табак заскорузлым жёлтым пальцем. Ванька, недолго думая, свернул папироску и стал ждать.

— Што, и огня нет? — удивился Сильвестр Петрович, — Дела-а…

Прикурив и сделав по несколько затяжек, помолчали. Непроизвольно прикусывая губу и спохватываясь, попаданец с тревогой вслушивается в разрывы бомб и посвист пуль, и, стараясь не слишком вертеть головой, осматривается.

Вокруг… ну да, стройка как есть, стадия котлована! С поправкой на время и место, разумеется…

Но в общем и в целом очень похоже, и если бы не пушки, не составленные в пирамиды ружья, то ни дать, ни взять, какая-нибудь масштабная стройка. Этакий Волго-Дон, и даже мундиры, истрёпанные у большинства до полной нецензурности, не в силах исправить впечатление.

Дядька, Сильвестр Петрович, невысокий, круглолицый, весь какой-то округлый и кажется, доброжелательный, производит двойственное впечатление. С одной стороны он, кажется, мужик не вредный…

… а вот с другой, вся эта простота, улыбчивость и душевность, они настораживают. Сталкивался он уже с такими, улыбчивыми.

— Захар! — окликнул дядька проходящего мимо солдата, — Захар!

— Чевой тебе? — остановившись, не слишком дружелюбно отозвался тот, весь ссутуленный и обвисший, и даже усы — обвисшие, и это — несмотря на солдатскую выправку.

— Да вот… — кивок на Ваньку, — пополнение нам…

— Иди ты? — не поверил Захар, — Этот? Он жа с ополчения, куды ево такова, в пяхоту-то?

— Да вот… — дробно рассмеялся Сильвестр Петрович, — что есть!

— Вот же ж… — невесело засмеялся в ответ Захар, и, отойдя на несколько шагов, к низкому проёму, ведущему не то в землянку, не то в капонир, крикнул, — Мужики! Нам тута пополнение дали, вылазьте глядеть!

Солдаты, сонные, ворча и переругиваясь, полезли из тёмной ямы на свет Божий, закуривая, общаясь, оглядывая бесцеремонно Ваньку, ругаясь на абстрактное начальство, и…

… кажется, процедура знакомства прошла более-менее удачно, или, по крайней мере, не плохо. К ополченцу солдаты отнеслись со снисходительным равнодушием матёрых убийц, сходу определив его, очень невысокое, место в иерархии.

— Ваньша-а… — окликая его, Захар тягуче, с подвывом, зевнул, выворачиваясь всем телом мало что не винтом, — Ваньша, подь сюды!

— Агась… — отозвался тот, поставив возле печурки тяжёлые вёдра с водой и поводя натруженными плечами, встряхивая руки, оттянувшиеся, кажется, мало что не до колен, — сейчас!

— Ваньша, — ещё раз, важничая, повторил солдат, отрываясь от шитья, — ты всё натаскал?

— Агась… — разумеется, попаданец, с учётом образования, полученного в двух мирах и в обоих телах, мог бы говорить чисто, на зависть иному офицеру из провинциальных дворян, и…

… собственно, поэтому-то и не говорит, подделываясь, по возможности, под простонародный говор. Во избежание.

— Тогда ступай в Митрохинское хозяйство, спросишь Елистрата Евсеича, унтера тамошнего. Чернявый такой мужчина, представительный, усы у ево ещё такие, роскошные прям.

Руками он при этом изобразил что-то вроде руля детского велосипеда, и попаданец, озадачившись интересом, решил, что уж мимо такого не пройдёт… хотя бы за ради посмотреть! С хлебом здесь плохо, зрелища однообразные, так что хоть такое, на память и для обсудить.

— Так, так… — кивает Ванька, зная уже по недолгому опыту, что Захару нужно подтверждение.