— Где этот? — наморщил лоб денщик, старательно делая вид, будто вспоминает, скользя глазами мимо Ваньки, сидящего с миской чуть в сторонке от остальных, обедающих во внутреннем дворике соседнего здания, примыкающего к штабу, — Ну тот, который сопля штатская? Господин капитан велит быть!

— Гы-ы… — вывалив изо рта часть еды обратно в тарелку, хохотнул сидящий по соседству рыжий и ражий Прохор Собакин, на все лады начав комментировать изысканный юмор вестового и всячески подзуживая лакея.

Парень он рослый, видный, но рыхлый и трусоватый, и как это часто бывает, подловат, с садистскими замашками. Решив за каким-то чёртом, что Ванька, как младший, будет терпеть его шуточки, злые подначки, щипки и подножки, он нарвался в первый же день на быстрый, и, в общем-то, не сильный удар в душу, и отступил, не став драться. Но затаил, и с тех пор, как назойливый комар, всё время зудит где-то рядом.

Остальные из писарской братии, народ всё больше возрастной, тёртый, и от того осторожный, в их взаимоотношения не лезут, подзуживая коллегу смешками и редкими, но едкими комментариями. Сказать, что лакея невзлюбили все, нельзя, большинство относится к нему равнодушно, но…

… корпоративная солидарность никуда не делась, а Ванька, как ни крути, чужой.

— Ты, што ли? — денщик, довольный произведённым эффектом, прищурился в его сторону, и, чуть погодив, приставил ко лбу ладонь, как бы вглядываясь в столь незначительную величину, как парнишка, которого господа, не иначе как по прихоти, держат при штабе.

Ванька, чуть склонив голову, поглядел на него в ответ, едва заметно улыбаясь…

… и не желая ничего, кроме как подбесить такого же лакея, возомнившего о себе слишком много… и вполне удачно, так что пусть не смешки, но ухмылки в усы, были.

— Не тушуется малец, — проворчал один из стариков, ухмыляясь. Он, разумеется, не на Ванькиной стороне, но в силу возраста, выслуги и заслуг не опасается, что его куда-то переведут, и потому более человечен. Его, да и многих других, эта ситуация скорее развлекает.

Сам же попаданец, хотя ему и приходится держаться настороже, не находит эту ситуацию вовсе уж ужасной. Несмотря на все проблемы, этот прообраз, прототип офисной, корпоративной культуры, ему, в целом, не то чтобы близок, но понятен.

Подсиживание, интриги… и пусть даже в другой обёртке, и пусть общение складывается не всегда удачно, но он, ещё в Москве двадцать первого века, подрабатывал как раз в таких ̶г̶а̶д̶ю̶ш̶н̶и̶к̶а̶х̶ дружных коллективах…

… и, в общем, не привыкать. Начали даже появляться не то чтобы друзья или союзники… но к нему присматриваются. Может быть, спустя месяц-другой его не то чтобы станут считать своим, но хотя бы привыкнут.

Прежде всего, разумеется, офицеры — к тому, что ему можно поручить что-то важное, значимое, что есть человек, уровень образования которого выше, чем у писарей из крестьян и мещан.

Ну а там, чем чёрт не шутит, пока Бог спит… быть может, кому-то из старших офицеров понадобится не просто слуга, а секретарь? А это, несмотря на рабское состояние, совсем другой статус.

А в 1861 году он станет свободным, и, имея репутацию человека дельного и образованного, обзаведшись какими ни есть связями и знакомствами, сможет, может быть, построить какую-то карьеру в Российской Империи.

И это не то чтобы заветная мечта, но всё ж таки вполне сносная перспектива… а мечтать о чём-то большем отсюда, снизу, очень сложно. Очень уж всё выглядит безнадёжно…

— Пообедал? — едва Ванька вошёл в кабинет, сходу поинтересовался Казимир Бенедиктович, сняв пенсне и часто моргая невыспавшимися, воспалёнными глазами, и тут же, не дожидаясь ответа, закопался в стол так, что осталась виднеться только лысеющая макушка со вздыбленным хохолком давно не стриженых волос.

В его кабинете, в девичестве бывшем, очевидно, спальней одной из хозяйских дочек, что видно по сохранившемуся интерьеру, главенствует Хаос. Повсюду груды книг с закладками и заломами, лежащие раскрытыми обложками вверх и заложенными одна в другую, штабные карты, образцы оружия, разного рода записки, валяющаяся поверх всего верхняя одежда, несколько клинков в ножнах и без, полуразобранное ружьё на отдельном столе, несколько клеток с певчими птицами, телескоп у окна.

По всем видно, что хозяин человек энергичный, деятельный, с широким кругозором… пусть даже изрядный неряха. Впрочем, некоторый странноватый уют отчасти искупает и пыль по углам, и чашки с засохшими следами кофе, и паутину под потолком с деятельными пауками, и вальяжных тараканов, совершающих неспешный променад прямо по письменному столу.

— Держи вот, — офицер, раскопав искомое, протянул пареньку пару подсохших бисквитов, — к чаю.

Ванька, не чинясь, взял, давно уже отбросив былую брезгливость.

— Вот что, голубчик, — офицер чуть наклонился вперёд, доверительно понизив голос, вынуждая лакея почтительно сгибаться, — сходи к полковнику…

Он инструктировал долго и излишне многословно, будто не решаясь подойти, наконец, к главному.

— … а ещё, голубчик, кхе… вот тебе записка, — заалев оттопыренными ушами, он немного суетливо протянул маленький аккуратный конвертик, еле заметно пахнущий одеколоном, — передай её, уж исхитрись, Серафиме Александровне. Такая, знаешь ли, интересная дама…

Поручение Казимира Бенедиктовича удалось исполнить прямо-таки с блеском. К полковнику, который по случаю болезни сейчас у себя на квартире, пропустили быстро, без обычной в таких случаях мешкоты. Вскрыв конверт и пробежав по нему блеклыми глазами, полковник тотчас отпустил его небрежной отмашкой руки, начавшей уже покрываться старческими пигментными пятнами.

Попросив на кухне попить, Ванька, у которого от жары и волнения вправду изрядно пересохло в горле, разговорил пожилую служанку, задержавшись на нужное время, и исхитрившись сунуть незаметно записку молодой жене полковника, выглянувшей из своей спальни, как мышка из норки.

— Передай, что ответа не будет… — шепнула, как выдохнула, блудливая полковница, стрельнув глазами на закрытую дверь, ведущую в кабинет мужа, — Ступай!

— Чтоб я ещё раз… — вымученно выдохнул он, выйдя наконец из прохладного, хотя и несколько затхлого дома в раскалённый на солнце, пахнущий пылью проулок, и зная прекрасно, что будет, наверное, ещё и не раз, и не два… потому что, а куда он, на хрен, денется?

Впрочем, думать об этом особо не хочется, как и о том, что с ним может быть, случись записке попасть не в те руки…

Сняв картуз и расстегнув сюртук, он отошёл подальше, в тень, прислонился спиной к прохладной стене и, отмякая от недавнего стресса, стал бездумно наблюдать за проезжающей мимо повозкой, влекомой пожилым меланхоличным осликом с седой мордой. Повозка, отчаянно скрипя и вихляясь всем деревянным телом, всё ехала и ехала, а хозяин, древний восточный человек, шёл, улыбаясь беззубо всему на свете, кажется, и сам скрипя при ходьбе.

Решив, что заслужил отлучку до самого вечера, а Казимир Бенедиктович, буде какие вопросы возникнут, прикроет, Ванька решил заняться своими делами. В самом деле, ну вернётся он в штаб, и что? Сейчас, после полудня, господа офицеры изволят отдыхать, и его старания всё равно не оценят.

Помогать же, хм… коллегам по офису? Увольте! Писаря с поседевшими на службе мудями совершенно замечательно умеют перекладывать свою работу на других, получая затем начальственную благодарность за сделанное не ими. Проверено!

А уж если так… Он, Ванька, как и вся почти дворня, умеет вполне сносно уклоняться от работы, создавая притом видимость самой бурной деятельности, сохраняя расположение господ и своё место в иерархии домашних слуг. По крайней мере, в теории…

Отлипнув от стены, он поспешил на рынок, не торопясь, впрочем, выходить на солнце и по возможности стараясь перемещаться в тени. И пусть из-за этого дорога удлиняется кратно, но очень уж жарко сегодня.