Глендауэр никогда не наведывался в узилище. В детстве никто не предлагал ему оценить мрачную красоту утёса. Юность Глен провёл в лесу Барклей. А когда возвратился в родные края, в душе бушевал столь лютый шторм, что Глен даже смотреть не отваживался в сторону пристанища заключенных. В то время он по горло увязал в своих тревогах. Не желал приближаться к мрачной твердыне и размышлять ещё и о нелёгкой доле узников.

Перед теми, кто выходил из узилища, расстилались лишь две дороги, и у обеих скалилась Смерть, ибо вели они либо на эшафот, либо на суд поединком. Думается, небеса впервые стали свидетелями непостижимого – узника выводили для боя с иным узником.

Дил гнал ифрала по перешейку. Глен дышал ему в спину и ощущал источаемые собратьями интерес и нетерпение. Два скакуна ступили на остров, запруженный океанидами. Дил и Глен спешились. Бок о бок заняли места в одной из двух линеек, расступившихся перед шедшими от узилища.

По образовавшемуся коридору шагали четверо: отец, отдавший силы разрешению насущных проблем, о чём свидетельствовали глубокие тени под глазами; двое стражников в белых плащах; и ожившая легенда – господин Лета́, которого встречали толпой как восставшего из мёртвых стража.

Томление в узилище не иссушило Лета́. Он не походил на обтянутый кожей скелет со впалыми глазницами. Отнюдь. Налитые мышцы змеились под прилипшей к телу белоснежной рубахой. Ноги Лета́ не протестовали против ходьбы. Он ступал твёрдо и уверенно, в тишине слышался скрип его сапог. Парок от дыхания с шипением вырывался из груди и струился в ускользавшем свету.

Лицо Лета́ украшала густая борода. Ветра осыпали её кристаллами льда и перебирали перепутанное серебро его волос. Шириной плеч и ростом Лета́ превосходил владыку Дуги́.

Внезапно Гленом овладело странное безумие. Захотелось встретить прямой взгляд первого дяди.

– Господин Лета́? – оклик сорвался с уст, сломив оковы напускной покорности.

Лета́ застыл. Повернул на зов бледное лицо, наполовину терявшееся в подмороженной бороде. Мелкие сосульки свисали и с бровей, и с ресниц.

Стражники обернулись. Отец тоже обернулся, но по какой-то причине не упрекнул Глена за проявленное своеволие.

– Глендауэр… – едва шевеля губами прохрипел Лета́, и его глубокие белые глаза засверкали, как лёд.

По коже Глена пробежали мурашки, когда на его плечо легла широкая ладонь в выцветшей перчатке.

– Ты уже совсем взрослый. – Голос Лета́ трещал, как иней на ветвях, но в речах таилось неподдельное тепло.

– Я… – Глен стоял, будто каменный, в голове окоченели мысли, кровь невыносимо стучала в висках.

– Лета́… – процедил отец.

– Иду, брат.

Чужая ладонь соскользнула с плеча Глена. Морщинки вокруг глаз Лета́ сложились в улыбку, и он догнал стражников.

– Великий Умбра, пощади, – пустил Дил по ветру слова, напоминавшие начало молитвы. – В смутное время мы живём, брат.

Глен поёжился. Осознание, что совсем скоро прогремит роковое сражение, прокатилось по телу волной дрожи.

– Ведаешь, когда бой грянет? – Глен посмотрел на Дила.

– На рассвете.

– Так скоро?!

– Истинно, – с холодной сдержанностью произнес Дил. – Владыка Дуги́ милостив, он дозволил господину Лета́ опомниться – предложил восполнить в памяти боевые приёмы. Но получил отказ. Господин Лета́ поведал, что не утерял мышечную память и готов выйти на бой, когда прикажут.

Блеск! Глен прищелкнул языком. Казалось, невезение дышало в затылок: сперва в клане не оказалось Нереуса, теперь вот господин Лета́ торопился лишить жизни мастера Сэра́. И всё же одна надежда ещё теплилась в сердце Глена. Мелькала перед внутренним взором ликом Эсфирь.

Она рассказала о цуйре и фениксах. И её повествование не противоречило покаяниям мастера. Но в миг беседы с ней Глен не ведал, каким бедствием обернется нападение огненных разбойников. Ежели бы ведал, задал бы Эсфирь сотню вопросов и допытался до каждой мелочи.

Нужно поговорить с Эсфирь.

– Я отлучусь. – Глен помчался к перешейку.

– Куда? – вопросил Дил, но ответа не получил.

Терпимость к вырожденцам не входила в число достоинств Дила. А Глен не хотел задерживаться и устраивать разборки.

Возможно, он не убережёт мастера от гибели. Возможно, сомнения в виновности Сэра́ лишены доходчивых подоплёк. Но Глен хотя бы приструнит свою подозрительность. Переговорит с Эсфирь, и у него не останется сожалений, что в попытках докопаться до мнимой правды он не сделал всё возможное.

Лишь бы Эсфирь не улетела. Лишь бы была у пристанища исчезнувших соплеменников…

Глен покинул селение и повёл Ириса по тропке, пересекая заснеженный берег.

В быстро рассеивающемся тумане проявились очертания пустых сетей, покоившихся у кромки океана. Волны качали небольшое судёнышко, поскрипывавшее уключинами. У воды топтались два молодых наяда. Кучерявые и хорошо сложенные, они приходились Глену ровесниками. Тот, что повыше, глядел на потемневший небосвод, на котором зажигались бриллиантовые капли звезд. Другой то прыгал из стороны в сторону, то растирал плечи, будто готовясь к схватке.

Рыбаки. Но на кой им лодка? Не проще ли использовать чарующий голос как наживку?

– Пойте, любезный, пойте, – с ноткой издёвки прочирикал высокий. – Что ж вы дурью-то маетесь? Рыба сама себя не поймает!

– Да что-то голос меня нынче подводит, милейший господин, – сладенько проворковал низкорослый. – Будьте любезны, подсобите страдальцу. Усладите рыбий слух дивной песнью.

– У рыб есть уши? – изумился первый наяд.

– Сударь! – вскрикнул его собрат. – Вы редкостный бездарь, ведаете? Давайте-давайте, не робейте! Пробудите воображение! Представьте, что вы соблазняете юную деву с прелестными округлостями.

Высокий скривился.

– Пучеглазую деву, которая и говорить-то не умеет? – пробурчал он. – Только губами шлёпает…

– На кой девкам говорить?

– Так мы о девках или о рыбах?

– Одно к одному, – отмахнулся низкорослый.

Наяды осеклись и поклонились, видя, как Глен проезжает мимо. Он учтиво кивнул и оставил их за спиной. Появилось тягостное чувство, затмившее разум чернотой подозрений. Поведение рыбаков настораживало. Но почему? Из-за нарочито наигранных бесед? Нежелания петь? Лодки?

У Глена совсем нервы расшатались на почве расплодившихся проблем. Всюду мерещился подвох.

– Вперед! – Глен пустил Ириса в галоп до того резко, что из-под копыт брызнул гравий.

Они держали путь к пристанищу Древних. К Хрустальным скалам, где гемеры, согласно легенде, вели быт до исчезновения.

Дорога выдалась долгой и утомительной. Пришлось удалиться от Танглей на добрые семь вёрст.

Постепенно ледники уступили место Изои-Танатос – редким деревьям жизни и смерти. Их становилось всё больше, они скучивались рощей. Едва въехав в неё, Глен очутился в совершенно другом мире. И разница заключалась не только в том, что кроны местных деревьев светились, прогоняя ночной мрак. Тут каждую травинку окутывало призрачное сияние, каждый шорох звучал громче, чем положено. Чёрные стволы жались друг к другу и пузырились угольной слизью, готовой распустить на телах неосторожных цветы ожогов. Пухлые белые листья переливались в ночи и колыхались, словно тысячи колдовских лент.

Глендауэр не понаслышке ведал об этих деревьях. Похожая роща простиралась в лесу Барклей. В прошлом они с братом облюбовали её под логово. Изои-Танатос не поддавались ни огню, ни топору. Стояли как боги, неистовые и неколебимые, древние, как жизнь и смерть.

Порой рощу называли жалобной. И действительно, днями и ночами она полнилась стонами древесных стволов.

Живя в лесу, Глен однажды надумал взобраться на древнее дерево и сорвать пару листков, ибо в них томились целебные соки. Он подготовился: нацепил одеяние из толстенной кожи, надел столь плотные перчатки, что не чувствовал шероховатую кору под подушечками пальцев. Взобрался. Добыл сверкающие листья. И только спрыгнул, как брат шлёпнул его по руке, выбивая ценную добычу. Ещё в полёте к земле листья потухли, а стоило им упасть, они и вовсе превратились в пыль.