По округе прокатился громовой рокот. Прозвенел меж деревьев, как осколок металла в кувшине, и рванул на поиски освободившихся от оков плоти душ, чтобы настигнуть их и утянуть к путям-переходам.

Вскоре почти все шумы стёрлись. Остались только тихие щелчки, с которыми у ручья начали сшиваться серебристые тени. Слетевшись на зов клевца, души погибших у Вересков росли и множились. Дрожали и смазывались, заново обретая уцелевшие руки и ноги.

Одно из умений позволяло Эсфирь слышать чужую боль. Ныне каждого умершего жалили скверные воспоминания. За каждым умершим стояла своя история, свои тяготы, вина, сожаления. Но пуще прочих терзались пострадавшие в пожаре. Сколько их пришло? Три десятка? Четыре? Пять?

Немыслимо!

Искалеченные души умерших выстраивались вдоль берегов ручья. Те, у кого вместо глаз зияли провали, беспокойно озирались и пихали друг друга локтями. Зрячие недоумевали. Осознание, что привычные земли вдруг лишились красок, отвергалось множеством умов.

– Танатос! – В зове Анку прозвучали вопросы: «Почему вы медлите, чего ждёте?»

– Иду! – Эсфирь вихрем понеслась по кривым рядам, пропуская души погибших через себя и морщась от снятых с них мук.

Серебряные тени таяли в груди и утекали в клевец. Чужая боль липла к телу, резала и кусала, но разум не омрачала. Теперь Эсфирь могла приглушать отнятые у мёртвых терзания и утолять ими голод.

В один миг она впитала последний дух, в другой – затылком ощутила цепкий взор и обернулась.

– Такой нужен? – Анку перемахнула через ручей к сшившемуся из серебра фениксу.

– Ты!.. – Он неприлично выругался и прожёг Эсфирь пылким взглядом. Мог бы – в кучку пепла бы превратил. – Ты вылетела из дыма! Ты и твой клятый силин!

О, как совпало! Этот феникс сражался с Гленом!

Эсфирь проскакала по выступающим из ручья камням и подскочила к фениксу. При жизни рослый, в Катартирио он словно истончился. Да и сверкал не ярче капли росы в безлунную ночь. Левое крыло феникса уцелело. В правом темнел порез. Пониже груди зияла колотая рана.

– Вы кто такие, чтоб вас огненные бесы побрали?! – проорал феникс.

Бросился наутёк, но удрать помешала выращенная Анку преграда. Незримая и несокрушимая, она оттолкнула беглеца на место. Он споткнулся, но не упал. Опёрся о дерево, лихорадочно ощупывая лицо.

– Чего вы с собратьями желали добиться? – Голос Эсфирь загробным холодом разнёсся по перелеску. – Зачем сожгли селение?

Ещё одна едкая брань ударила по ушам:

– Катись в пекло, дрянь!

– Скажи. И я позволю тебе уйти на покой.

– Да пошла ты!..

Анку вскинула ладонь к уху. Рукав её разодранной накидки закатался, оголяя костяное предплечье. Анку растопырила пятерню и принялась медленно сжимать кулак, как бы царапая воздух.

Разум Эсфирь не поспел за узримым. Она запоздало разгадала замысел жницы и не успела пресечь редкостную дурость. Феникс разразился диким воплем. Усиленные стократ тяготы пережитого при жизни обрушились на него и прибили к земле, давя тяжестью. Он попытался доползти до ближайшей ели, но невидимая преграда не исчезла. Он врезался в неё и лбом и повалились на бок.

– Говори! Говори! Говори! – Каждое слово Анку сотнями лезвий иссекало сознание феникса.

– Хватит! – Возглас Эсфирь ослабил её хватку. Феникс обмяк. – Никаких пыток! Никаких издевательств над мёртвыми! Ты с ума сошла?!

Жница не откликнулась. Её почерневшая до локтя рука сгинула в рукаве.

– Теперь я точно не получу ответы. – Иногда Эсфирь хотелось набить Анку болючую шишку. – Нельзя же так, ну! Сама ведь мне твердила, что всякого рода пытки наказуемы! Как твоя рука?

– Сносно, – прозвучал ответ. – Озвучьте вторую просьбу.

Эсфирь тронула феникса клевцом. Забрала дух и окутала теплом, даруя столь недостижимый в мире дышащих покой.

– Ты говорила, что владеешь артефактом. – Неспешно, капля по капле, Эсфирь утихомирила поток сдёрнутых мук. – Зеркалом души. Через него ты можешь видеть души живых, правильно?

– Правильно. – Губы Анку изогнулись в улыбке, так не вязавшейся с мрачным обликом.

– Есть один юноша, – продолжила Эсфирь. – Глендауэр. Он океанид. Иногда мне кажется, что я вижу нить, которая протягивается от меня к нему.

– Ещё одну нить?

– Чёрную, угу. Хочу, чтобы ты посмотрела на душу Глена. Я пыталась, но не увидела ничего особенного.

– Это несложно, – Анку прислонилась спиной к дереву. – Но я его не отыщу. Живых я не вижу и не слышу. Зеркало лишь дух отражает.

– Я укажу на него, – Эсфирь кивнула. – Приведу к тебе. Хотя… Думаю, вскоре он сам меня найдёт.

Глендауэр повелел сестре набрать в рот воды и не плодить в клане слухи об Эсфирь. Как на беду, Лин ступила на порог того возраста, когда интерес и жажда познания бьют ключом. И Глен достаточно хорошо знал сестру, чтобы понимать тщетность попыток пресечь её неуёмное любопытство.

Лин, как выразились бы океаниды, оседлала излюбленную волну. Без устали сыпала вопросами, омываемая желанием разгадать сущность Эсфирь. С напором, не делавшим чести юным барышням, силилась вызнать, кто же Эсфирь такая, раз сведения о ней возбраняется разливать по чужим умам.

Увы, Глен не сумел бы даровать сестре не отравленные ложью ответы. Но и лгать он не хотел. Посему отвлекал Лин то молчанием, то рассказами о недавней схватке с фениксами.

Лин закипала пуще и пуще и пихала Глена локтями, норовя соскользнуть с ифрала.

– Ты нарочно меня путаешь! – верещала она, пока их скакун неспешно огибал долину и тщился не наступать на спрятавшиеся под слоем снега камни, поджидавшие неосторожных и беспечных. – Ну расскажи-и-и! Я сберегу секрет, если нужно!

Великий Умбра, пощади!

Ну не мог Глен доверить ребёнку тайны Эсфирь. Хотя и подозревал, что ежели вести о ней растекутся реками, мало кто возжелает полоскать во столь сомнительных водах возникшие домыслы и молву.

Древняя вырожденка. Эреба-гемера. Хозяйка сказочного оружия – клевца Танатос. Обернутся ли её побуждения привкусом пепла на устах ныне живущих? А может, вслед за нею возвратятся её могущественные соплеменники? Пошатнут ли они земные тверди? Превратят ли землю в поле вечной брани?

Право слово, ежели размышлять о таком, задорной пляской покажется грызня с привычными мерзавцами – с теми же фениксами или граядами, не обременёнными душевными изысками вроде порядочности и сострадания.

Оживших мифов сложно опасаться, истинно? Познания об Эсфирь не укрепились бы в головах танглеевцев. Немногие из них верили слухам и сказаниям, а об исчезнувших Древних большинство и слыхом не слыхивали.

– Ты опять меня не слушаешь! – прожурчал в ушах восклик, и Глен будто вынырнул со дна озера.

Он уже отринул распоясавшиеся при встрече с Эсфирь чувства и оброс броней успокоения.

– Слушаю. – Ныне голос звучал ровно. Сердце стучало тихо. – Но ответить не волен.

– Пф-ф!..

Сумерки сгущались. Впереди, у берегов обледенелого океана, рождались силуэты скучившихся потерпевших. Под их сапогами хрустела изморозь. Дыхание мешалось и струилось паром в морозном воздухе. Океаниды кружили рядом в снежно-белых плащах правительственной стражи.

Глен слышал плач детворы. Слышал вой солёного ветра, врезавшегося в неприступные ледники. Похожие на звериный оскал, они белыми зубьями высились над водной гладью и несли безмолвную стражу.

Чуть правее от берега ввысь убегала стена – древняя ледяная твердыня, щитом отгородившая утекавший в океан полуостров Танглей. В стене не виделось ни ворот, ни дверей. Могучая и непомерно высокая, она олицетворяла мощь крайнего севера и тянулась к облачным царствам. Метели скулили над её вершинами, сплетаясь в причудливые узоры. Теребили дюжины синих знамён с вышитыми серебром скрещенными иглами. Призрачные и мелкие – для смотревших снизу – хранители Танглей стояли на стене припорошёнными снегом изваяниями: не приглядишься – не отличишь от ледяных глыб.