В голове замигал тревожный огонёк. Глен посмотрел на отца. Получил разрешение вмешаться.

И вопросил:

– Добыв желаемые сведения, фениксы отпустили вас? Не сочли, что океаниды готовят ловушку? Не умертвили?

– Я лишь одного встретил, – ответствовал Сэра́. В его перепутанной бороде посверкивали снежинки. – Я не ведал о замысле фениксов. И меня не сподобились посвятить в его тонкости. Цуйру я и вовсе узрел издалека. Мельком. Более того, уж не сочтите за высокомерие, но один огненный разбойник – не чета ледяному воину с вековым опытом. И он, и я прекрасно сознавали эту истину. Вдобавок небеса ни разу не становились свидетелями непостижимого – не видели, как океанид и феникс жмут друг другу руки. Есть чему изумиться, согласитесь. Есть почва для доверия…

Череда вздохов заглушила пущенные по воздуху речи. Казалось бы, они развеивали сомнения. Но Глен всё равно отчаянно цеплялся за мысль, что феникс отпустил мастера, чтобы выставить виновным.

Вот только… Как цуйра и феникс могли повлиять на разум господина Сэра́?

– Я возвратился в Танглей, – роя себе могилу, продолжил Сэра́. – Вызнал к ночи о нападении фениксов и отправился на воинский совет. Судьба подвела ко мне господина Глендауэра, и гнев вновь затмил мой разум. Потом уж смирение пришло. Осознание, сколь тягостные грехи я взял на душу. Я раскаиваюсь, мой правитель. До сей поры я верно служил вам и сердцем, и мечом. И прошу оказать мне великую честь – даровать выбор между казнью и судебным поединком.

Сэра́ разом постарел и будто истончился. Сделался призрачным, потому как смерть уже помчалась к нему со всех ног.

Стук сердца отдавался у Глена в ушах. На вопросительный взгляд отца он мотнул головой.

Вынесенный приговор пронесся по стенам волной серебристого света:

– Вы обвиняетесь в измене, – с деланным равнодушием возвестил владыка. – Я готов удовлетворить ваше прошение.

Три заката потерялись в безвестности. Три дня время отняло у ныне живущих.

Глендауэр хотел бы потеряться в царстве снов, но стражи сновидений не торопились распахивать врата своих владений. Глен то бродил по дому мрачной тенью, то неподвижно стоял у окна и успокаивал себя глубокими вздохами. Сердце жгло дико, а всему виной – нежелание верить в виновность мастера.

Гибель Хека́ подвигла Сэра́ ступить на ложный путь? А не Сэра́ ли толковал, что сын навлёк позор на его голову? Не Сэра́ ли сухо кивнул, когда владыка Дуги́ поведал, что в бою с Хека́ сойдётся Глендауэр?

Умбра милосердный! Да мастер Сэра́ едва ли не самолично вывел своего бастарда на боевую арену. Вывел. Дозволил Глену и Хека́ скрестить клинки и… затаил обиду на владыку и наследника?

Чудеса, право слово.

Непонимание сливалось с неверием и вгрызалось в сердце Глена. Волны подозрений бушевали в душе и трясли сложившуюся мозаику, будто надеясь вырвать кусочки, которые насильно поставили на неверные места.

Луч закатного солнца резанул по глазам. Глен ожил. Вылетел из дома белым ветром, наведался в поместье господина Сэра́.

И призвал к ответу его слугу:

– Мастер от злости и бессилия разгромил трапезную и разбил вазу Нереуса, – поведал Глен прибывшему на зов пожилому наяду с водянистыми глазами и жидкими белыми волосёнками. – Прошу вас, любезный, припомните, может, вы шум какой слышали? Или прибирались в доме после погрома?

Преклонные года ещё не ударили по осанке слуги. Он стоял нарочито прямо и ждал оказии вступить в разговор.

– Мастер по нужде нас зовёт, господин, – ответствовал слуга. – Разгромил он трапезную, не разгромил – боюсь, нас в известность никто не поставил. Думается, сам потом всё прибрал. Но вот ваза Нереуса, о коей вы говорите…

– Та-а-ак, – слова наяда каплей надежды пали в сердце Глена. – Что с ней, милейший? Молю, не томите!

– Ступайте за мной.

Они вошли в дом. Шелестя подолом плаща, слуга нырнул в арку, соединявшую две комнаты. Глен миновал её следом и очутился в просторной трапезной. Её обступали стены, украшенные щитами и скрещенными копьями. Висели без ветра тяжелые занавеси, прикрывавшие оконные створки. В углу на тумбе высились три вазы. Две не блистали красотой и изяществом. Одна же приковала к себе взгляд Глена. Он подплыл ближе. Подхватил вазу и покрутил, осматривая цветочную роспись у горлышка и похожую на застывшие волны резьбу у основания ножки. Вазу явно выделывали долго и усердно. Позолота на ручке равномерно отражала свет. Узор – ровный и чёткий. Никаких наслоений краски и бугорков.

– Нереус, – прочитал Глен серебристую подпись, выведенную на дне сосуда, и вопросил: – Давно сиё творение услаждает взор мастера?

– Давно, наследник, – отозвался наяд. – Как заходил я к господину, так всякий раз протирал её.

– Иные вазы Нереуса?..

– Иных я не видывал.

Что же получается? Господин Сэра́ сообщил, что разбил вазу прославленного гончара, но в то же время – вот она, целёхонькая, без единого скола и царапины, мирно лежит в руках Глена? Может, мастер разбил другую вазу, а затем приобрел у гончара её близнеца? Слуги могли не заметить подмены.

– Нужно допросить Нереуса… – Окрыленный грядущим успехом Глен рванул к входной двери.

Но ударившие в спину слова будто вырастили подножку и заставили оцепенеть:

– Так нет его, господин! Уж несколько дней как отсутствует. Вроде за каменьями отправился к ореадам.

Проклятье! Как дурак какой, Глен переминался, прижимая к груди злосчастную вазу. Что делать? Не заявляться же с нею во дворец? Не предъявлять же отцу столь сомнительное доказательство?

Вздор! Отец и без того в заботах как в реках купается. До сих пор гадает, чей клинок столь же скор и сокрушителен, сколь клинок Сэра́, и кому хватит мастерства одержать победу в судебном сражении. Отцу хватило бы. Но в таком случае он переступил бы через нерушимый закон, велевший ученикам и мастерам не направлять друг на друга оружие вне учебного плаца.

В прошлом Сэра́ вложил саблю в ладонь владыки Дуги́. Вложил сабли в ладони доброй половины карателей. Так и вышло, что линейка бойцов, способных дать отпор опытному мастеру, изрядно проредилась. А оставшиеся воины, ступив на боевую арену, поставили бы на кон не только свои жизни, но и честь правителя. Ибо океаниды-каратели с незапамятных времён не терпели поражений в судебных поединках.

– Как Нереус вернётся, сразу ведите его ко мне, – вымолвил Глен. – Скажите, что дело не терпит отлагательств.

Он учтиво кивнул слуге и возвратился в поместье.

Вскоре стражи сновидений распахнули перед Гленом врата своих владений.

Глендауэр шёл за владыкой Антуриумом и не верил глазам. Лес Барклей радовал взор и тонул в океане зелени. Даже воздух тут казался зелёным. Зелёным и тяжелым от влаги – чудилось, им можно жажду утолить. Мшистые стволы деревьев высились на каждом шагу. Под ногами пружинил ковёр из пожухлых листьев.

Улыбка тронула губы Глена, но стёрлась, стоило владыке замереть. С ветви перед ним спрыгнул смуглый мальчишка – тощий и угловатый, с растрепанными каштановыми волосами и цепким взглядом.

Сын правителя Антуриума? Скорее всего. Слишком уж похоже они выглядели: у обоих ямочки на подбородках и брови вразлёт. Только цвет глаз разнился – радужки владыки сверкали золотом. Многие, верно, сказали бы, что у его сына очи зелёные, но Глен не обманулся – сразу же приметил в них холодноватые вкрапления.

– Они малахитовые, – едва слышно прошептал он. – Не зелёные.

– Олеандр… – вымолвил владыка Антуриум. – Разве я не запрещал тебе бродить по лесу в одиночестве?

– Я хотел встретить вас. – Олеандр тряхнул головой, и запутавшиеся в его шевелюре листья полетели во все стороны.

Вестимо, он года на четыре младше Глена. Или лет на пять-шесть? Поди разбери! Хрупкое тельце и малый рост подсказывали, что Олеандру ещё полагается лепить куличики из глины. Но глубокий малахитовый взгляд рушил это впечатление, путал и намекал, что детские забавы давно и благополучно забыты, а их место заняли тяжелые для ума ветхие книги – один такой фолиант как раз покоился у дерева. «Законы доминирования света и тьмы» – гласила золотая надпись на истрепавшемся кожаном корешке.