– Браслеты Эсфирь целы, – голос Глена вплёлся в шум заморосившего дождя. – Мрак безумия не поработил её разум. И ваши попытки углядеть в ней зложелательницу лишены здравого смысла и отдают предубеждением. У меня перед ней долг жизни. Она уберегла меня. Уберегла Лин. Она узрела фениксов до того, как они обрушили на селение пламя. Узрела подле них цуйру, которая укрыла иллюзией двоих из них, а двум другим даровала чары.

Ладонь Кира́ облепили мерцающие искры колдовства. Кубик льда сорвался с пальца в чашу с отваром. Звякнул и вынырнул на поверхность. Поплыл, огибая размокшие листья и лепестки.

– Я спросил, беседовал ли с фениксами океанид, – ответил Глен на повисший в воздухе вопрос. – Эсфирь сказала, что не беседовал. Сказала, что огневики скопом прилетели, и никто из бескрылых их не поджидал.

– Помимо цуйры, – взял слово Дил, – их сопровождал кто-либо иной? Некто, кому подвластно влиять на чужой разум?

– Сэра́ отлучался в день нападения из Танглей? – спросил Глен.

– Отлучался, – кивнул Кира́.

– Эсфирь видела лишь цуйру, – произнёс Глен.

– Насколько мне известно, цуйры лишены умения сеять раздор в мыслях и толкать существ на ложные пути, – здраво рассудил Кира́. – Их чарам подвластно лишь обманывать глаза смотрящих.

Верно. Но цуйра могла укрыть иллюзией ещё одного феникса и направить его к господину Сэра́. Хотя и такое развитие событий виделось сомнительным. Во-первых, огневикам предстояло бы отыскать мастера. Во-вторых, он даже лже-океаниду не поведал бы о расположении разведчиков из Танглей. Кому должно знать, тот знает. Кому знать не должно, не должно и спрашивать.

Да что там! Глен и его собратья распознали врага под маской иллюзии. Ужель его не распознал бы Сэра́ – воин с вековым опытом? Вдобавок о скрытности его перемещений впору было легенды слагать.

А фениксы?.. Они на авось, выходит, уповали? Поставили многоходовой замысел под угрозу, аккурат перед его воплощением бросившись на поиски океанида, который то ли дарует им нужные сведения, то ли не дарует?

Ежели бы кто-то указал фениксам на Сэра́, ежели бы сказал, мол, вон там и тут он поскачет, тогда картина худо-бедно склеилась бы. Настигли, обманули иллюзией. Сэра́ решил, что беседовал с океанидом. Вернувшись в Танглей и узнав о бойне, осознал оплошность. Осознал и… напал на наследника клана? У дворца. Под носом у владыки и стражей. Какую иллюзию цуйре должно было явить взору Сэра́, чтобы он поступил столь неосмотрительно?

Как ни крути, в выстроенной Гленом истории все вели себя как беспечные полудурки. Разбойники-фениксы – ладно, в их головах дым гуляет. Но Сэра́… Может, он и правда действовал сознательно?

Сердце подсказывало Глену, что мастер не виновен, а разум склонялся к мысли, что виновен.

Право слово, разум и сердце Глена не понимали друг друга.

– Идём во дворец. – Он хлопнул ладонью по столу и ознаменовал тем самым окончание трапезы.

***

Они рано ступили во дворец. Поднялись по парадной лестнице, увитой фестонами застывшей изморози, и зашагали мимо статуй первозданных океанидов Дэлмара и Юскола, томившихся в нишах вдоль аркадного коридора.

Предки Глена сидели в тенях на хрустальных камнях, и сабли покоились на их коленях. Глаза первых братьев ныне казались странно внимательными, а лица – непостижимо суровыми и живыми.

Дэлмар и Юскол видели каждого, кто блуждал по галереям дворца. Видели, как правители сменяли друг друга на троне. Видели павшего владыку Ваухана и трёх его сыновей: Лета́, Дуги́ и Камуса.

Юскол и Дэлмар внимали летавшим вокруг шепоткам. Ведали, что Лета́ отринул наследие предков и обернулся изменником – сошёл с намеченного Вауханом пути и потонул в чуждом для океанидов чувстве – любви. Она увлекла Лета́ на греховную дорогу, подтолкнула к Азалии – дочери Эониума.

Влюблённые нарушили межклановый запрет, запрещавший подданым Тофоса делить ложе с подданными Умбры, и в конечном счёте поплатились за прегрешение. Были изгнаны и отвергнуты родными кланами.

Но за сим история не закончилась. Азалия и Лета́ породили двойняшек-вырожденцев и вновь навлекли на себя гнев отцов-владык. Океаниды и дриады вырвали корень зла – умертвили вырожденцев. В том бою пал Эониум. Пали десятки воинов из Барклей и Танглей. Азалию ошибочно сочли мёртвой. Лета́ же соплеменники сковали, вернули на родину и заточили в узилище.

В своё время история порочной любви захлестнула Танглей и достигла ушей первых братьев.

Они ведали обо всём. Наблюдали за Гленом, приплывшем во дворец ребёнком со скудными пожитками в котомке.

И ныне, бесшумно ступая по галереям, Глен никак не мог отринуть странное ноющее чувство. Чудилось, что Дэлмар и Юскол следят за ним и пытаются сообщить нечто важное и весомое.

К несчастью, Умбра не наградил Глена благом понимать безмолвные намеки.

Перед взором выросли обитые льдом двери и стражники с копьями.

– Благого утра, господин, – с холодной вежливостью выдали стражи.

И впустили Глена и его собратьев в тронный зал, под высокий, поддерживаемый колоннами купол.

Отец уже пребывал на месте. Нарочито прямо восседал в другом конце зала на возвышении, к которому вела широкая мраморная лестница, на троне, похожем на игольницу, как и дворец. Иглы трона короной высились над головой отца и указывали остриями на потолок – словно привлекали внимание к тяжелым зубьям и копьям, свисавшим с купола и готовым обрушиться на врагов.

Свет лился в окна зала. Заиндевелый пол искрился серебром, отзываясь на ласку солнечных лучей.

Дил и Кира́ стали частью белой линейки уже выстроившихся у стен собратьев. Ежели кто-то из них и переживал о грядущем, вида они не подавали. Отработанная веками невозмутимость превратила десятки лиц в маски.

Глен поднялся по лестнице к трону. Сведя ладони за спиной, занял место по правую руку от отца.

– Дозволите обратиться? – Наученный горьким опытом, теперь он всегда интересовался, готов ли отец слушать. Взмах бледной ладони рядом выразил согласие, и Глен снова разлепил губы: – Я не…

– …Не веришь покаянию господина Сэра́? – Прищур отца и растягиваемые им гласных толковали о неудовольствии. – В своих сомнениях ты не одинок. Коли истина скрывается за происками недругов, нам надлежит обнажить её. Посему я и созвал совет. Внимай речам мастера, Глендауэр. Наблюдай.

– Взор и слух мои явятся столь же острыми, сколь клинок. – Глен безропотно склонил голову.

Со старшими не препираются. Им подчиняются.

Двери зала распахнулись, и страх свернулся внутри Глена змеей. Бледный, сдержанный и весь подобравшийся Сэра́ заплыл в зал и преклонил колено. Плащ белым крылом расстелился за спиной мастера. Двое хранителей зажали Сэра́ с боков, держа сабли наготове. Другие, притаившиеся под аркадами на окружавших зал балконах, вскинули арбалеты.

– И снова я задаю вам вопрос, – глас отца гулким эхом отразился от стен, – вы сознаётесь в клятвопреступлении? Каетесь, что сознательно обнажили меч против наследника клана?

– Истинно, мой правитель, – отчеканил Сэра́ и поднялся с колен. – Сознаюсь и каюсь.

– Что подвигло вас к покаянию?

– Утерянные блага: долг, честь и верность клятвам.

– Что подвигло вас к предательству и нападению на Глендауэра?

– Смерть Хека́.

Смерть Хека́. – Слова осколками хрусталя прозвенели в голове Глена и перенаправили течение его мыслей.

Хека́! Бастард господина Сэра́. Юноша, не пожелавший идти по стопам отца и избравший путь кочевника. Хека́ возвратился в Танглей и попался на краже. Был осуждён и пал на боевой арене от руки Глена.

Ужель мастер Сэра́ затаил тихую обиду?

Пока Глен возрождал в памяти злополучное сражение, вбившее клин раздора между океанидами и прославленным мастером, хранители мерили того оценивающими взглядами.

– Боль потери грызла меня от ночи к ночи, – поведал мастер Сэра́. – В порыве гнева я даже разгромил трапезную и разбил вазу Нереуса. В роковой день покинул Танглей и отступил далёко к вулкану, у которого обнаружил феникса и цуйру и передал им сведения о расположении наших разведчиков.