Про рудокопа уж два года

Несется слух во всей стране:

Не знать работникам завода

Такой удачи и во сне.

Руду он словно вызывает

Из скал ударом молотка,

И хоть неопытен, а знает

Он гору лучше старика.

Вернее всякого расчета

Слывет у всех его совет,

И в руднике нейдет работа

В то время, как его там нет.

Живет теперь он при заводе

Не бурщиком уже простым;

Но всё, как будто бы в невзгоде,

Душевной немочью томим.

Женился он, тому давно ли?

Жена прекрасна, молода;

Но, видно, с ним счастливой доли

Ей не дождаться никогда.

К окну лицом склонившись белым,

Всю ночь глядит и ждет она;

А муж, что крот, по суткам целым

Живет в земле, не зная сна.

Про него уже толкует

Давно вполголоса народ,

Что он сквозь камень злато чует

И жил выщупывает ход.

И говорить о том не смели,

Но в копи видели не раз

Пред ним, во мраке темной щели,

Внезапный блеск двух волчьих глаз.

«С ним вечером об эту пору, –

В заводе сказывал старик, –

Тому два дня, пошел я в гору;

Был тих, как гроб, пустой рудник.

Шли оба молча мы чрез шлаки,

Он часто вкруг себя глядел,

Как бы неведомые знаки

На камне отыскать хотел;

И дрогнул вдруг, и с диким взглядом

Повел рукою по скале;

И мне сдалось, что с нами рядом

Тут кто-то двигался во мгле».

Дни проходили.

Раз в пучине

Работники, столпясь с утра,

В углу шептали: «В копи ныне

Он не был, не был и вчера.

Он у окна своей светелки

Сидел весь день. Что сталось с ним?»

Вопросы средь толпы и толки

Носились говором глухим.

Но в переходе зашумело, –

Идет: все стихли голоса;

И за привычное он дело,

Как прежде, молча принялся.

Но шел в забвении глубоком,

Глядел на камень он седой

Бессмысленным, недвижным оком,

Как на предмет ему чужой.

И вдруг, в порыве тяжкой скуки,

Сердито он отбросил лом,

Сел на земь и, скрестивши руки,

Поник задумчивым челом.

Остановилася работа;

В него вперяя взор немой,

Стояли все кругом, – а что-то

Ворчало глухо за скалой.

Обвив вершины, лес и воды,

Прозрачная синела тень,

Просонки дремлющей природы, –

Уже не ночь, еще не день.

Темно селение стояло;

Лишь только в горнице одной

Свеча, бледнея, догорала

Пред наступающей зарей.

Тиха была светлица эта;

Оклад иконы на стене

Блистал в полсумраке рассвета;

Белела люлька в глубине,

Но там один жилец бессонный

До утра отдыха не знал,

И шаг его неугомонный

Всю ночь там по полу стучал.

Ходил он, бледный и угрюмый,

Не чувствуя движенья ног;

От тяжкой вдруг очнувшись думы,

Взглянул в окно – зардел восток.

День новый новую заботу

Принес – светает на дворе,

Пора вчерашнюю работу

Идти осматривать в горе.

И тихо к люльке подошел он,

И, сумрачным склонясь лицом,

Остановился, грусти полон,

Перед священным детским сном.

Чего ты ждешь? Тьмы покрывало

Уж божий мир стряхнул с чела!

Не для тебя то солнце встало,

Не для тебя земля светла;

Не для тебя улыбка сына

И кров семейного жилья!

Твой дом – та мертвая пучина,

Ее скалы – твоя семья.

Проснется твой младенец милый

Не при тебе, – пора, иди!

Иль сердца труп давно остылый

Затрепетал в твоей груди?

Или, в душе таясь безвестно,

Когда злых сил она полна,

Вдруг всходят, сквозь грехи, чудесно

Твои, о боже, семена?

Он долго возле колыбели

Стоял, – и будто перед ней

Мечты души его яснели,

Смягчался дикий блеск очей.

Знавал он эти сны благие!..

Но время!.. Звонкий час пробил,

И тихою рукой впервые

Младенца он перекрестил!

Еще поля кругом молчали,

Утесы спали темным сном,

Не раздавался скрежет стали,

С гранитом не боролся лом;

Еще вся грешная тревога,

Весь алчный шум земной страны

Не нарушали в мире бога

Великолепной тишины.

Шел рудокоп чрез дол росистый,

И, подходя к немым скалам,

Впивал всей грудью ветр душистый,

Земли весенний фимиам.

И сверху взор он бросил ясный

В глухое, смрадное жерло:

Да, он отвергнет дар напрасный,

Покинет мрака ремесло!

Воскреснет вольною душою,

И снова будет мирно спать,

И видеть солнце над собою,

И божьим воздухом дышать.

В последний раз, живых могила,

Проходит он твой темный путь!..

Безумец! будто б то, что было,

Так можем с жизни мы стряхнуть!

В то утро, средь тиши завода,

Вдруг словно гром загрохотал;

И крик пронзительный народа

Взвился кругом: «Обвал! Обвал!»

Над потрясенной глубиною

Сбежались рудокопы вмиг:

Глядят встревоженной толпою –

Широко завален рудник.

И взором бледные мужчины

Сочлися – нет лишь одного:

Не отдал грозный дух пучины

Любимца только своего.