Огонь Блещет дол оледенелый, Спят равнины, как гроба; Средь степи широкой, белой Одинокая изба. Ночь светла; мороз трескучий, С неба звездного луна Прогнала густые тучи И гуляет там одна. И глядит она в светлицу Всем сиянием лица На заснувшую девицу, На невесту молодца. А внизу еще хозяйка С сыном в печь кладет дрова: «Ну, Алеша, помогай-ка! Завтра праздник Рождества». И, огонь раздувши, встала: «Подожди ты здесь меня, Дела нынче мне немало, – Да не трогай же огня». Вышла вон она со свечкой; Мальчик в сумерках один; Смотрит, сидя перед печкой: Брызжут искры из лучин. И огонь, вначале вялый, И притворчив, и хитер, Чуть заметен, змейкой алой Вдоль полен ползет как вор. И сверкнул во мраке дыма, И, свистя, взвился стрелой, Заиграл неодолимо, Разозлился как живой. И глядит дитя на пламень, И, дивяся, говорит: «Что ты бьешься там об камень? Отчего ты так сердит?» – «Тесен свод, сжимают стены, – Зашипел в печи ответ, – Протянуть живые члены Здесь в хлеву мне места нет. Душно мне! А погляди-ка, Я б на воле был каков?» – И взлетел вдруг пламень дико, Будто выскочить готов. «Не пылай ко мне так близко! Ты меня, злой дух, не тронь!» – Но глазами василиска На него глядит огонь: «Мне ты путь устрой! Положи мне мост, Чтоб во весь я свой Мог подняться рост. Здесь я мал и слаб, Сплю в золе как тварь; Здесь я – подлый раб, Там я – грозный царь! Поднимусь могуч, Полечу ретив, Разрастусь до туч, Буду диво див!» Рыщет в печке, свищет, рдея, Хлещет он кирпичный свод, Зашипит шипеньем змея, Воем волка заревет. И ребенок, с робким взглядом, Как испуганный слуга, Положил поленья рядом С полу вплоть до очага. Ночь ясна; луна-царица Смотрит с звездного дворца; Где же мирная светлица? Где невеста молодца? Ночь тиха; край опустелый Хладный саваном покрыт; И в степи широкой, белой Столб лишь огненный стоит. Июнь 1841 Гиреево Рудокоп
1 В подземной тьме, в тиши глубокой, Уж под ночь рудокоп младой, В забвеньи думы одинокой, Сидел пред собранной рудой. Вдали, гудя сквозь лес дремучий, Звал всенощной протяжный звон; Но, наклонясь над темной кучей, Не слышал благовеста он. Глядел он в глубь, где клад несметный Немая покрывала мгла, Глядел на камень тот бесцветный, В котором власть земли спала. А звук носился непонятный Вдоль переходов рудника, Жужжал как бы припев невнятный При тихом стуке молотка. Но он с заветного металла Ни глаз, ни мыслей не спускал. Пусть там, вверху, весна блистала Цветным ковром на высях скал; Пусть солнце там, над мертвой бездной, В лучах купало край земной; Пусть небосклон тысячезвездный Сиял бездонной глубиной, – Одно он думал. И нежданно, Как бы в ответ его мечте, Заговорил вдруг кто-то странно, Глазами блеща в темноте: «Да, что на каменном здесь ложе Лежит в затворе у меня, Вам неба божьего дороже, Светлее звезд, нужнее дня. И что ж сиянье небосклона, Вся эта пошлая краса Тому, кто зрит земного лона Неведанные чудеса? Кто в жизнь, блестящую под мглою, В светло-волшебный мир проник? Кто понял мощною душою Стихий таинственный язык? О власти этой, праха чадо, Ты вопрошаешь глуби дно; – Не лгут мечты твои, и надо Для исполненья лишь одно: Чтоб волей ты неутомимо Враждебный покорял металл, Чтоб, как красавицы любимой, Ты злата хладного искал; Чтоб неотступный, ежечасный В тебе был помысел один, Чтоб не смущали думы ясной Жена и мать, и брат, и сын. Чтоб шел ты мимо без вниманья, Единой страстию дыша; Чтоб были здесь твои желанья, Твой мир, твой рай, твоя душа. И ты поймешь немые силы, И будет знать твоя рука, Где вьются золотые жилы В груди глубокой рудника; Увидишь ты очами духа То, что незримо для очей; Непостижимое для слуха Услышит слух души твоей. Взойдешь ты в тайную обитель, В хранилище даров земных, И, всех сокровищ повелитель, Из мрака вызовешь ты их». Всё вновь молчало в бездне хладной А юноша, над щелью скал Нагнувшись, взор недвижно-жадный В глубь безответную вперял. И утром, как толпою шумной Уж снова копь была полна, Еще глядел он, как безумный, В заветный мрак глухого дна. |
