Поколебавшись, Маша переложила себе на блюдечко шоколадный бисквит, Алина забрала эклер, а раздувшийся от гордости Маркушев — расписанный пчелиными сотами медовик со сгущенкой.

— Пока вы не начали есть — выполните, пожалуйста, простое задание. Прочтите это короткое стихотворение. Не ищите смысл, не пытайтесь разгадать шифровку. Просто прочтите — и прислушайтесь к собственным ощущениям, — Дина прошла вокруг стола, раздавая распечатанные листы с «Детской» Брюсова.

Подростки озадаченно уткнулись в короткие четыре строфы текста. Дина с интересом наблюдала за лицами. Равнодушный интерес сменялся озабоченностью, потом — гримасой легкого недовольства…

— Ну как? — спросила она. — Как ощущения?

Ученики смотрели на нее озадаченно.

— Не ищите ответа на вопрос, что хотел сказать автор. Просто — вам после этого стихотворения грустно? Или весело? Может, досадно, страшно, вы разозлились или вдруг спать захотели. Как вы, — выделила голосом Дина, — восприняли этот текст? Алина?

— Э-э-э… — девушка нахмурилась, собирая в складки фарфорово-белый высокий лоб. — Э-э-э… Оно точно детское?

— Автор выбрал такое название. Как тебе стихотворение?

— Даже не знаю… Какое-то жутковатое, по-моему.

— Гриша?

— Ну да. Мрачняк. Начинается вроде бодро, а потом хтонина какая-то лезет.

Остальные согласно закивали головами.

— Совершенно согласна. Мне тоже это стихотворение кажется жутковатым. Но я получила специальное образование и могу подвести под ощущения аргументированную базу. Вот, скажем, игра, в которую играют дети. По сюжету не очень понятно, что это такое — но в процессе явно бегают и что-то говорят. «Слово скажешь, в траву ляжешь». Может быть, это прятки, а может, и жмурки. По смыслу вполне подходит — в жмурках вода ориентируется по звукам, которые обязаны издавать другие игроки. А знаете, что по этому поводу думают этнографы? Ученые уверены, что несколько тысячелетий назад игра имела сугубо ритуальное значение. И человек с завязанными глазами символизировал мертвеца. Слепота, кстати, классический атрибут смерти. «Закрыл глазки да лег на салазки», — слышали такую присказку? Или, скажем, более романтичный вариант: «В его очах померк свет». И совсем не романтичный: «Васек прижмурился».

— Жмурики! — радостно подпрыгнул Маркушев. — Покойников же жмурами называют!

— Да, именно! Вот об этом я и говорю. Очень давно, в древние времена, игра в жмурки была вариантом ритуального похоронного священнодействия. Эта традиция давно исчезла — но сказки и мифы все еще хранят память о ней. Но сами по себе жмурки, вне контекста — это просто игра. Как говаривал Зигмунд Фрейд, иногда банан — это просто банан.

Девочки хихикнули.

— Но пойдем дальше. Дети играют в жмурки — и падают в траву. С одной стороны, это естественно — игрок уворачивается от воды, ничего такого. Но… в следующей строке оказывается, что он должен развязывать черную цепь. Которую, надо полагать, кто-то завязал. Внизу у игрока яма, вверху — высь, и надо между ними вертеться. В контексте игры — бессмыслица. Но если поглядеть шире… Это ведь описание жизни человека. Мы всегда балансируем на грани жизни и смерти, на грани ада и рая, но сорваться с крючка не можем. Таков неизбежный ход вещей. Вот вам, кстати, и объяснение образа черной цепи. Что под нами, под цветами, за железными столбами… То, что под цветами, да еще и за столбами — ну первая же ассоциация: могила за оградой кладбища. А вторая — загробное царство, которым правит некая сущность на троне, да еще и в короне. Потом однозначный образ падения — ветер роняет листья. И, наконец, вопрос — я ли первый или ты. С одной стороны — просто элемент игры. Кто будет быстрее, кто выиграет — ты или я? А с другой… Первым можно быть и в другой игре. Которая заканчивается падением в траву — глубоко, так глубоко, что цветы будут расти уже над тобой. Кстати, в немецком есть поговорка: «Смотреть на редиску снизу». Объяснить, что она означает?

— Не надо, — криво ухмыльнулся Маркушев. — Хорошая поговорка.

— Да, образная. Мне тоже нравится. Как видите, моя профессиональная оценка стихотворения полностью совпадает с вашей — непрофессиональной, зато эмоциональной. А теперь давайте прочтем, что по поводу этого произведения говорит Министерство образования. Включившее, кстати, стихотворение «Детская» в программу четвертого класса.

Дина снова раздала листочки, и дети забегали по ним глазами.

— Веселое? Серьезно, бля? — округлил глаза Маркушев.

— И жизнерадостное. Автор легко и красочно описывает игру, — с охренелым видом кивнула Алина.

— А подтверждает этот тезис тот факт, что Брюсов дважды использует в стихотворении слово «веселый», — резюмировала Дина. — Вы только что ознакомились с официальной трактовкой стихотворения — и убедились, что она не имеет ничего общего с реальностью. Люди могут ошибаться. Учителя могут ошибаться. Даже учебники могут ошибаться. Но чтобы увидеть это, надо самостоятельно исследовать проблему. Нельзя доверять готовому мнению. Если хотите по-настоящему что-то понять — всегда читайте первоисточник, анализируйте его, исследуйте. И не бойтесь верить себе. Ваше мнение о художественном произведении в сто раз важнее того, что написано в учебнике. Потому что учебник — это чужой опыт, а то, что осмыслили и прочувствовали вы — ваш собственный. А поэтому — домашнее задание. Прочтите первую главу «Евгения Онегина». Там будет много непонятного, там будет много скучного. Но будет и то, что вы поймете. Я не требую от вас анализа или характеристик персонажа. Просто прочтите главу — так же, как вы читаете фанфик. Постарайтесь увидеть в Онегине живого человека. И подумайте — нравится ли вам этот человек. Не автору аналитического материала в учебнике, а лично вам. Автору самой убедительной версии, конечно, положен приз.

Пока ученики собирались, Маркушев старательно, но крайне неубедительно изображал наведение порядка в рюкзаке. Он раз за разом перекладывал два учебника и три потрепанные уже в сентябре тетрадки, зачем-то проверял пенал, убирал его, потом доставал — и снова проверял. Выходившая последней Маша удивленно поглядела на него, вежливо попрощалась и закрыла дверь. А Дина мысленно перекрестилась. Час Х настал.

— ДинМаратовна, а, ДинМаратовна, — бочком подступил к столу библиотекаря Маркушев. — ДинМаратовна, а чего это было?

— Что именно — это? — изобразила непонимание отлично понявшая вопрос Дина.

— Ну, это… — заговорщицки округлил глаза Маркушев. — Там. На пустыре.

— Ах, это… А это, Гриша, была борьба со злом в чистейшем ее виде.

— А зачем вы зло ногами пинали?

— Потому что руки заняты были. Ну ты большой мальчик, Гришенька. Подумай сам: чем удобнее бить практически лежащего противника, руками или ногами?

— Ну, это да… Ногами, конечно, сподручнее, — согласно закивал Маркушев. — Но вообще-то лучше бить битой.

— У меня не было биты, только обрез. А пальни я из обреза…

— Мента вашего тоже подырявило бы. Это понятно… — Маркушев помялся, нервно переступая с ноги на ногу. Дина терпеливо ждала. — А это вампир был, да?

— Нет. Ты же большой мальчик, Гриша. и должен знать, что вампиров не существует. Это, Гришенька, был упырь.

— А упыри существуют?

— Упыри существуют. И вурдалаки. И призраки. И оборотни. И злые духи. Даже змей-горыныч всего сто лет назад изредка, но встречался. Про Тунгусский метеорит слышал?

— Да.

— Ну вот. Это последнего горыныча завалили. Но очень неаккуратно завалили, что есть, то есть. Горыныч так сдетонировал, что тайгу на шестьдесят километров выкосил. Аккуратность, Гришенька — это важно, — назидательно подняла палец Дина.

— Понял. Аккуратность — это важно, — в глазах у Маркушева медленно, но уверенно разгоралось зарево азарта. — А еще упыри тут остались?

— Нет. Это был последний и единственный. Можешь ничего не бояться.

— Я? Боюсь?! Тьфу. Я еще телок крашеных не боялся, — брезгливо поморщился Маркушев, за что тут же получил очередной вразумляющий пендель.