Но Павел плевать хотел и на бульон, и на все плюсы в целом, потому что ещё никогда в жизни он не чувствовал себя настолько униженным и несчастным.

Хотя, утром было в разы хуже. В ночь, когда Воронцов избил его, лекари накачали Павла зельями, отключив больше, чем на сутки. Окончательно Гохману удалось прийти в себя лишь сегодня часам к восьми утра, когда выветрились пары снотворного, а от регенерирующего перестала кружиться голова. Примерно в то же время и появился первый посетитель. К слову, единственный, если не считать медперсонала.

– Утро доброе, Павел Андреевич.

Мамонов вошёл, предварительно постучав в дверь. Тон его звучал любезно, спокойно и официально – Павлу это не понравилось. Он догадался, о чём будет просить преподаватель, но отступаться от своей цели не планировал даже под давлением и угрозами.

– Какое же оно доброе? – пробурчал Павел, едва ворочая толком не сросшейся челюстью.

– Ну, смотря с какой стороны на это утро взглянуть. – Мамонов, отодвинув край шторы, выглянул в окно, но раскрывать его окончательно не стал. – Погода прекрасная, этого не отнять. А что до событий… о событиях нам с вами предстоит ещё поговорить.

– Я знаю, о чём вы собираетесь говорить. – Павел аккуратно приподнялся на подушке повыше. – И сразу нет. Я намерен письменно доложить ректору об избиении, сразу же, как только лекари позволят мне отсюда выйти.

– Считаете себя жертвой? – Мамонов пододвинул стул, сев почти вплотную к кровати.

– Да, считаю! – Глаза Павла налились гневом – за кого этот престарелый осёл его держит? – Я чуть концы не отдал! А вы его даже удержать толком не смогли, только панику наводили! Так что да, я – жертва. Я напишу официальное заявление на имя ректора, приложу медицинские справки. И я не успокоюсь, пока этот урод не уедет отсюда навсегда! На его месте я бы радовался, что заявление ляжет на стол только в ректорат, а не прямиком в отделение ОБТС!

Мамонов выслушал пламенную речь студента с поразительным спокойствием. После чего он наклонился к Павлу и так выломал тому и без того травмированную руку, что Гохман едва не закричал.

– Какого… да ты… вылетишь отсюда… без пенсии…

Павел чувствовал, как по вискам катится холодный пот, а сам он едва не теряет сознание. Но Мамонов не собирался ни отпускать, ни даже ослаблять хватку.

– Не скули, мразь. – Светлые глаза преподавателя напоминали пару холодных льдинок, а сеточка морщин, что обрамляла веки, выдавала нелёгкую жизнь со всеми потрохами, напомнив Павлу, что Мамонов, в первую очередь, – ОБТСовец с многолетним стажем, и уж только потом преподаватель.

– Что вы хотите сделать? – прохрипел Павел, стараясь не акцентировать внимания на пламенеющей в сломанных пальцах боли.

– Я тебя, гнида, хочу в бараний рог скрутить. Но вместо этого дам кучу полезных наставлений, хоть и сомневаюсь, что они отложатся у тебя в голове. А вот боль отложится, боль ты запомнишь. Так что совет первый: когда выйдешь отсюда, то иди прямиком к себе в общагу. Не к ректору. Лучше вообще больше не подходи к ректору, чтобы я, не приведи Создатель, не принял тебя за стукача. Совет второй: закончи Стандартные Курсы Колдовства и вали отсюда, потому что отныне ты в моём личном чёрном списке. Совет третий: не смей приближаться к Даше. Чтоб на расстоянии арбалетного выстрела тебя рядом с ней не было, ты понял меня?

– Какой ещё Даше?

Павел чувствовал, что уже начинает путаться с мыслями, когда Мамонов внезапно вывернул руку с новой силой, заставив слёзы, стоявшие на глазах, покатиться по щекам.

– То есть ты даже имени её не знаешь? Я просто поражаюсь, насколько мразотными бывают человеческие существа! Даша, семнадцать лет, первокурсница. Рыжие волосы, худенькая, с хорошенькой мордашкой – ну, вспомнил?!

– Даааа! – прокричал Павел, когда рука снова изогнулась ивовым прутом, а едва начавшие регенерировать пальцы затрещали, как сухое печенье.

Мамонов же наклонился к Павлу, почти приблизившись лицом к лицу.

– Ты так настаивал, чтобы именно игроки команды пошли отрабатывать с Тишманским – ты знал. Знал, что старик уходит в лес, и знал, что он потащит с собой и студентов. Знал, что большая компания наверняка привлечёт к себе какую-нибудь нечисть. И знал, что в этой компании наверняка окажется Игорь Воронцов, а ведь ты его терпеть не можешь. Так вот, поздравляю, мы на рассвете принесли останки Тишманского в больничный морг – один скелет в лоскутах вонючего костюма. Приходи, посмотришь, он обглодан почти насухо. На твоей совести труп, парень. Ты виновен в смерти человека.

Павел не смотрел в глаза преподавателю, с трудом сдерживая поток новых слёз, а Мамонов продолжал напирать:

– А знаешь что? Трупов могло быть пять. Четверо студентов сегодня ночью пострадали из-за тщеславия старого идиота и из-за твоей паскудной мстительности. Лежишь тут, ноешь о том, как у тебя болит ручка – Воронцову ночью пол ноги обглодали, я лично отнёс его на стол хирургу. А на плечо Каратеева хочешь посмотреть? Может, тебя носом ткнуть в его рану, полюбуешься?! Ты же ему жизнь сломал!!!

Мамонов оттолкнул от себя Гохмана, вскочил на ноги и пнул табурет к окну, принявшись мерить палату широкими шагами. Никто из медперсонала не появился – Павел подумал, что их предупредили об этом разговоре и попросили не вмешиваться, а может, магия Мамонова защищала дверь, и лекари просто ничего не слышали.

– Никто из них ведь не погиб… – Павел сделал робкую попытку оправдаться, когда перед его носом заискрило кольцо Мамонова, заставив сжаться в комок.

– А ты думаешь, они забудут эту ночь?!

Мамонов зажал левой рукой кисть правой, дабы не выстрелить в студента. Он понимал, что ему нужно быть сдержаннее, что никто, ни одна душа, кроме тех, кого решено было посвятить в тайну, больше не должен узнать о Ромином проклятии. Но его буквально трясло, когда он видел перед собой Гохмана, трясло от понимания, что все беды двух последних ночей произошли из-за этого мелкого говнюка.

– Ни один человек не заслуживает того, во что ты втравил ребят. Желать смерти, да ещё и от лап нечисти… Великое Открытие, да что ты за тварь-то такая?

– Я тварь? Я? Он три года меня достаёт, никому и дела не было! – Павел передёрнулся от боли, когда челюсть сделала движение чуть больше, чем на пару сантиметров. – А вчера избил! Избил до полусмерти, я даже поссать не могу встать без посторонней помощи!

– Да если б тебя с поличным я застукал, я б тебя вообще убил! – Мамонов ударил кулаком по спинке кровати. – Что такое? Забыл? Ты забыл, ЗА ЧТО тебя избили?!

Павел похолодел, так как он действительно забыл. Это был он, один из его, так называемых, аффектов, когда он действовал на инстинктах, когда не отвечал за поступки. Как загнанное в угол животное, которое идет в атаку лишь потому, что оно в ужасе, так и Павел действовал глупо в тех ситуациях, когда боялся, что что-то пойдёт не по плану, боялся, что он что-то может потерять. Испугался потерять хлипкую дружбу – прожёг Игорю руку. Испугался, что Игорь его ударит, потому ударил его первым. Испугался, что Даша приведёт Воронцова для дальнейших издевательств, потому и накричал на девушку, чуть не вывернув ей локоть. Испугался, что не сможет обладать Дашей, что она ускользнёт от него навсегда. И потому ранил её и попытался изнасиловать.

Павлу вдруг снова захотелось оказаться под ударами Воронцова, чтобы тот не просто бил его по голове, а проломил череп, а ещё лучше - снёс голову.

– Я сомневаюсь, что история с Тишманским задела хоть одну струну в твоей гнилой душонке. – Мамонов покачал головой, снова отойдя к окну. Спустя десять лет завязки преподавателю снова захотелось закурить, но желание было задавлено ещё на подходе к головному мозгу, так и оставшись неоформленным в мысль порывом. – Однако есть струны, на которых я тебе сейчас симфонию сыграю. Тебе понравится.

Павел лежал на кровати, похожий на мешок с костями, без чувств и эмоций. После того, что он вспомнил о прошлой ночи, ему было уже всё равно, что с ним будет.