Чиновник прокричал что-то по-арабски, и тут же появился охранник с ножом в руке. Был сделан надрез, материал разорвали до паха. Я снял камуфляжные брюки, в которых все еще хранились карта эвакуации и компас-пуговица, и надел на смену желтые. Такой себе обмен, но это было последнее, о чем я думал. Мне предстояло убраться отсюда к чертовой матери!

— Усы вам идут, — произнес чиновник, пока я переодевался. — Вам стоит их оставить.

Я даже не потрудился ответить. Думаю, почти все мужчины, которых я видел в Ираке, были помешаны на усах — они все их носили.

После переодевания ко мне подошел охранник и помог подняться на ноги. Неустойчиво прыгая, я выбрался из узкого дверного проема в коридор, где впервые за несколько недель увидел белое лицо. У дальней стены стояли еще около двадцати заключенных, все они выглядели хуже некуда, и я пополнил их число. Охранник отпустил меня, как только я смог стоять на ногах; уже началась перекличка.

Я был так занят, изучая лица, что чуть не пропустил, когда зачитали мое собственное имя, но достаточно быстро пришел в себя, чтобы ответить «да», избежав повторного выкрика. Я отчаянно искал знакомых, но никого не узнавал.

Перекличка закончилась, и колонну заключенных в полной тишине повели к главному выходу. Опираясь вытянутой рукой о стену, я пытался прыгать за ними и остался далеко позади. Один из охранников схватил другого заключенного, и тот вернулся, чтобы подпереть мое плечо.

— С тобой все в порядке? — Спросил он дружелюбным голосом с американским акцентом. — Давай-ка я тебе помогу.

— Дай Бог тебе здоровья, приятель, — ответил я, прежде чем охранник отдал приказ не разговаривать.

Остальных мы догнали у входа в главный тюремный блок, где образовалась небольшая очередь, поскольку заключенных одного за другим пересаживали в два больших автобуса. Пока мы ждали, один иракец двигался вдоль очереди с флаконом одеколона, разбрызгивая на нас самый отвратительно пахнущий лосьон после бритья, который я когда-либо чувствовал — но, думаю, мы и сами источали не самый приятный запах.

Наконец настала моя очередь выйти на утренний свет и свежий воздух. Даже короткий прыжок с порога в салон автобуса стал абсолютным блаженством. Двигаясь по салону, я еще раз осмотрел лица, убедившись, что все находятся в той же лодке, что и я, — их глаза умоляли, чтобы все это было по-настоящему, а не надувательством. Внезапно я остановился — на одном из мест у окна сидел человек и смотрел вперед, забыв обо всем на свете. Неужели это Энди? Я попытался поймать его взгляд, проходя мимо, но он, казалось, либо не заметил, либо не узнал меня. С другой стороны, я не был уверен, узнал бы я себя сам.

Последними в автобус запрыгнули два охранника в штатском с автоматами Калашникова. Внутри автобуса было устроено грандиозное шоу с задергиванием всех штор, как я подозревал, больше для того, чтобы нас не видели люди, чем для того, чтобы мы увидели Багдад. Зашипела гидравлика, двойные двери автобуса закрылись, и взревел двигатель. Мы отправились в путь.

Пока автобус медленно пробирался через утренние пробки, никто не разговаривал, и не двигал головой, чтобы не привлекать нежелательного внимания охранника и не остановить движение. Краем глаза я изредка замечал, что за окном кипит жизнь, но из-за зашторенных окон осмотреть город было практически невозможно, — во всяком случае, без того, чтобы это не показалось вопиюще очевидным.

Прошло совсем немного времени, минут пятнадцать-двадцать, прежде чем мы съехали с главной дороги и остановились. Двери открылись, и один из наших надсмотрщиков выскочил наружу, а другой остался стоять на страже у двери. Впервые головы начали двигаться, занавески отдернулись, и зрелище, открывшееся моим глазам, было поистине неожиданным — мы остановились на парковке большого современного отеля.

Охранник у дверей попросил всех встать, затем жестом велел всем покинуть автобус, пересчитывая нас по мере того, как мы это делали. Как только я выпрыгнул из салона, молодая женщина с бейджиком, удостоверяющим, что она является членом Международного Комитета Красного Креста, пришла мне на помощь и подставила свое плечо в качестве опоры.

— Пожалуйста, позвольте мне вам помочь, — произнесла она, уже поддерживая мое тело. — Я Луиза, врач из МККК.

Оглядевшись, я заметил, что среди заключенных уже ходило множество других людей, которые предлагали ободрение и поддержку, говоря, что все будет хорошо. Один из них, высокий видный джентльмен, возвысил голос над остальными и объявил:

— Джентльмены, прошу внимания! — Его английский с легким акцентом был безупречен. — Вы только что были официально переданы Международному Комитету Красного Креста. Если вы пройдете в отель, мы начнем административный процесс, необходимый для завершения вашей репатриации в Саудовскую Аравию.

В том, как он говорил, не было ни напряжения, ни срочности, а его манера внушала собравшимся, в том числе и иракцам, чувство спокойствия и уверенности. Он точно оценил ситуацию — для завершения процесса передачи военнопленных из рук иракцев требовались деликатность и такт, а не бычьи требования и резкие слова. Пока главный переговорщик произносил свою речь, женщина, помогавшая мне, уже направила меня к входу в отель, и через несколько секунд я оказался внутри здания. В фойе мы прошли мимо двух одетых в штатское иракцев, охранявших главный вход.

— Кто они? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Иракская тайная полиция. Есть большая вероятность, что они попытаются захватить кого-то из вас в заложники, поэтому для нашей защиты по периметру отеля стоят иракские коммандос. Сейчас здесь очень деликатная ситуация.

Она провела меня мимо огромной, из черного полированного мрамора, основной стойки регистрации, в гостиную, где на носилках рядами лежали другие заключенные. Меня подвели к пустым носилкам, и я с благодарностью лег на одну из них.

— Спасибо, Луиза, — произнес я, немного смущаясь, что мне понадобилась помощь женщины.

— Мне было очень приятно, мы здесь, чтобы помочь. Но, пожалуйста, — продолжила она, — не пытайтесь передвигаться по отелю без сопровождения одного из нас, даже в туалет. В целях безопасности здоровых заключенных перевели на третий этаж, но мы не можем перенести туда носилки. Мы серьезно относимся к угрозе захвата заложников, и вы больше рискуете быть похищенными здесь, внизу.

Я кивнул.

— Не волнуйтесь, я не смогу никуда передвигаться без посторонней помощи.

Луиза продолжила:

— По крайней мере, один из нас будет постоянно находиться в помещении, а если вам понадобится туалет, который находится снаружи у стойки регистрации, мы найдем кого-нибудь, кто вас проводит, хорошо?

Она говорила все это совершенно спокойно, как будто то, что молодая женщина-врач должна находиться в Багдаде и помогать раненым военнопленным вырываться из лап иракской тайной полиции, являлось обычным делом.

«Неужели эта женщина, эти люди не думают о своей безопасности?» — Мелькнула у меня мысль. Почему-то я подозревал, что иракцам на самом деле наплевать на нейтралитет швейцарцев и их организации МККК. Я наблюдал за Луизой, когда она уходила, разговаривая с другими людьми, лежащими на носилках, — доброе слово здесь, поддерживающая рука там, — и поражался ее храбрости. Полагаться на концепцию, что никто не посмеет вмешиваться в дела Красного Креста, — что ж, она верила в это больше, чем я.

Лежа на спине и глядя в высокий богато украшенный потолок с хрустальными люстрами, я начал размышлять о том, что же случилось с остальными ребятами. Глянув налево, я увидел лежащую там худую бледную фигуру с ужасно выглядящей травмой ноги, из которой по всей длине торчали металлические штыри. Лицо человека покрывали такие неухоженные усы, как, по моим предположениям, и мои собственные. Когда же мы посмотрели друг на друга, меня вдруг осенило, что я знаю этого человека.

— Мак? — Спросил я нерешительно: — Это ты?

— Майк!? — Ответил он. — Боже, мы думали, ты погиб.