Так мы там и сидели, пока нас с Динжером пару дней назад не освободили на границе с Иорданией. После этого, если не считать пресс-конференции, все было просто замечательно.

— Пресс-конференция? Какая пресс-конференция? — Спросил я, одновременно взглянув на Динжера.

Он ответил.

— Иорданцы собрали пресс-конференцию, на которой присутствовали все освобожденные военнопленные. Нас заставили сидеть за столом перед камерами мировых СМИ, по сути, устроили для них представление.

«Какой кошмар, — подумал я про себя. — Так отчаянно хочешь быть свободным, а потом вдруг обнаруживаешь, что твою личность демонстрируют по всему миру; я еще легко отделался».

Внезапно в моей голове промелькнула странная мысль, и я снова посмотрела на Мэла.

— Слушай, — начал я. — А что случилось с той чертовой камерой?

Поначалу Мэл немного растерялся, но потом его осенило, и на его лице появилась широкая улыбка.

— Ну конечно, — рассмеялся он, — иракцы смогут снять крупным планом, как ты имеешь грустный вид!

Динжер, не знавший о случае с камерой, спросил.

— О чем это вы?

Быстрое объяснение заставило всех нас посмеяться, и это сняло напряжение последних нескольких минут. Рассказывая свои истории так скоро после события, ребята фактически заново переживали его. С трудом подавляемые эмоции все равно проявлялись в выражениях их лиц и в бесстрастном, безразличном тоне голосов. Наверное, я тоже был похож на них, когда рассказывал им двоим о своих приключениях.

Наше общение тет-а-тет было прервано появлением Энди. С ним шла медсестра, которая принесла мне различные бутылочки с дезинфицирующими средствами. Удивительно, но мне снова захотелось побыть одному, чтобы переварить всю полученную информацию и попытаться осмыслить ее — понять, почему и как все это произошло.

Повернувшись к Энди, я сказал:

— Так, приятель, отведи меня в ванную, а я потом наберу себе воды и добавлю туда эти средства.

Я намеревался уничтожить вшей и всех остальных паразитов, которые могли завестись на моем теле за все это время. Час отмокания в ванне был как раз тем, что нужно было моему избитому и измученному телу.

Энди остался, чтобы помочь мне забраться в ванну, а затем исчез, отправившись на разбор. Я погрузился в обжигающе горячую воду, красную от дезинфицирующих средств и химикатов. Первое мытье за два с лишним месяца было абсолютным блаженством. При первом же погружении вода стала почти черной от грязи и копоти, а с нижней стороны ноги, там, где вышла пуля, оторвалась огромная пробка. Я трижды спускал и набирал воду в ванну, пока она не стала кристально чистой, и был уверен, что все паразиты, которые нашли приют на моей персоне, исчезли.

Через час, обмотав полотенце вокруг талии, я на колесиках вернулся в свою палату и надел принесенную мне новую одежду. Мое выброшенное желтое тюремное одеяние лежало у изножья кровати — скомканная куча дешевого, дурно пахнущего тряпья. Я было подумал выбросить его, но, возможно, лучше было бы сохранить его как пронзительную памятку, напоминающую обо всем, что произошло за последние несколько месяцев, поэтому сложил форму в полиэтиленовый пакет и поставил рядом с кроватью — в тот момент я не был уверен, нужно ли мне напоминание о прошлом или нет.

Через семь недель после первой операции мне наконец сняли с лодыжки швы. Несмотря на то, что я так отчаянно ждал новостей: «Как скоро все заживет? Смогу ли я снова бегать? Каков будет конечный результат?» — ничего из этого не прояснилось; все покажет только время. Что касается моей руки, то она зажила хорошо, несмотря на то что иракцы даже не удосужились ее обработать. Там, куда попала пуля, остался лишь блестящий розовый шрам.

Последующие дни были заполнены разборами случившегося, всевозможными тестами, объяснениями и описаниями, звонками родным и близким и бесконечными порциями великолепной сытной пищи.

Сами «разборы полетов» проходили в течение первых 36-ти часов, и с каждым часом прессинг из Херефорда касательно передачи информации о действиях патруля только нарастал. Пока они проводились, на заднем плане маячил гарнизонный психиатр, мечтавший поскорее добраться до нас и специально прилетевший из Великобритании с намерением максимально использовать предоставившуюся возможность «поизучать» посттравматическое стрессовое расстройство.

С самого начала я дал понять, что не имею ни малейшего желания общаться с психиатром. Насколько я понимал, то, что я чувствую и о чем думаю, — это не его дело. Единственный психологический разбор, в котором я нуждался, можно было провести с несколькими близкими приятелями за пинтой пива в местном баре. Именно этого я и хотел, и именно об этом я дал ему понять. После нашей первой беседы, которая длилась всего пять минут, больше он меня не беспокоил.

Именно в это время мы наконец получили подтверждение о судьбе Легза, Винса и Боба. Легз и Винс действительно погибли от переохлаждения, а Боб умер от единственного огнестрельного ранения в верхнюю часть груди. Их гробы были отправлены в Саудовскую Аравию, а тела хорошо подготовлены и забальзамированы иракцами. Оттуда их переправили прямым рейсом в Великобританию для опознания родственниками и проведения вскрытия. Новость привела меня в замешательство: здесь и сейчас я был в восторге от своего освобождения, а в следующую — испытывал чувство вины за то, что так радовался, тогда как мои товарищи погибли. Хотя я всегда знал, что, скорее всего, они не выжили, но пока они числились пропавшими без вести, всегда оставался небольшой шанс, что их просто не заметили и они томятся в каком-нибудь госпитале или тюрьме в Ираке. Теперь эта тщетная надежда была окончательно развеяна.

Все военнопленные становились беспокойными. Их ждали друзья и семьи, которые в некоторых случаях месяцами не получали вестей о своих близких. Прошло совсем немного времени, и нетерпение переросло в гнев.

Учитывая это, кто-то наконец опомнился и приказал выпустить «Боинг-727». Было проведено достаточно тестов и написано достаточно объяснительных. Психиатру велели паковать чемоданы, а все дальнейшие беседы могли подождать. Пора было возвращаться домой.

Погода в Англии была настолько плохая, что земля появилась только перед самым приземлением. Дождь захлестывал самолет со всех сторон. «Боинг-727» включил реверс и лайнер вздрогнул, пытаясь остановиться. Снова выглянув в окно, где мелькали асфальт и здания, я заметил два полковых вертолета «Аугуста-109», стоявшие наготове и ожидающие, чтобы доставить нас обратно в Херефорд. Пилот 727-го проигнорировал терминал и, маневрируя, подкатил самолет на расстояние 50 метров к месту, где стояли вертолеты. Пересадка с самолета на вертолет была завершена в считанные минуты, и внезапно мы оказались на последнем этапе — финальном 20-минутном перелете обратно в Стирлинг Лэйнс.

Я сидел на краешке стула, вытянув перед собой костыли и ногу, и блуждал взглядом по скудно обставленной комнате. В противоположном от нашего места конце стоял огромный полированный стол. Стены украшали лишь редкие мемориальные доски, картины или памятные вещи. Я не должен был нервничать, но ощущение того, что мне уже доводилось бывать в подобной ситуации, в таком же кабинете и перед человеком в таком же звании, явственно витало в воздухе. Пришлось заставить себя вспомнить, что я нахожусь на дружественной территории.

— Добрый день, ребята, — из невидимого дверного проема, одетый в свою камуфляжную форму с синим полковым ремнем, целеустремленно вышел командир Полка. Крупный мужчина ростом более 6 футов[70] с непокорной копной черных волос, он направился к тому месту, где мы сидели. Я начал было подниматься вместе с Энди, Динжером и Мэлом, но он настоял, чтобы я остался сидеть, пока он пожимает нам руки.