Я сдвигал закованную в наручники руку на койке настолько далеко вниз, насколько она могла протянуться, подтягивал ноги и просовывал их под правую руку, а затем спокойно опускался на пол. В таком положении, используя кровать как опору и подтянув травмированную ногу к спине, я начинал отжиматься, делая паузы каждые пару минут, чтобы убедиться, что никто из охранников не находится поблизости и меня не слышит.

Такое не слишком сложное упражнение невероятно поднимало мой боевой дух, когда я размышлял о том, что: а) переигрываю своих похитителей; б) делаю что-то для своего выздоровления; в) у меня есть цель, что-то, к чему можно стремиться в течение дня. Это был способ разбавить монотонность и выплеснуть всю накопившуюся физическую энергию и разочарование.

Ночные авианалеты, как правило, не имели особого эффекта, кроме как лишали меня нескольких часов сна, хотя иногда они казались более угрожающими. Когда охранники таинственно исчезали, а стрельба зениток над головой становилась все более бешеной, я понимал, что дела идут неважно. От грохота падающих неподалеку бомб на меня падали куски потолка или стены, которые разлетались либо на полу, либо на моей голове. Я не слышал охранников несколько часов, пока они не чувствовали себя достаточно уверенно, чтобы вернуться, и тогда они светили фонариком в окно, чтобы убедиться, что я все еще цел.

Но это было ничто по сравнению с парой случаев, когда сотрясающая сила 2000-фунтовой бомбы, упавшей в сотне метров от квартала, выбила остатки моего маленького стеклянного окна и сдула меня с кровати. Потрясенный и скорчившийся под хлипкой железной рамой и матрасом, я оставался в таком положении почти всю ночь, пока не убедился, что самолеты вернулись на свои базы. В таких случаях охранники не возвращались на свои посты до рассвета, а я, не испытывая прилива патриотизма, не пел хвалебных песен летчикам.

Однако благодаря опыту я научился быстро определять, когда наступала пора покидать верхнюю часть койки и укрываться под ней. Когда стражники считали разумным сбежать, я принимал это к сведению и быстро делал свой выход. Кровать не давала особой защиты, но это было лучше, чем ничего.

С самого начала его появления мне удалось использовать добрый нрав Доупи в своих интересах: он всякий раз массировал мне запястье, когда освобождал от наручников во время вечерней трапезы. После этого он всегда спрашивал меня, не слишком ли туго стянуты дужки, когда снова заковывал их на ночь. Таким образом, фиксатор наручника был очень слабо затянут на моем запястье, и это в сочетании с низкой температурой обеспечивало мне достаточную свободу действий, чтобы выскользнуть из кандалов.

Получив некоторую свободу на ночь, я начал разрабатывать план действий на случай, если представится возможность сбежать. Наиболее вероятным источником помощи могли стать авиационные налеты союзников. Шальная бомба может уничтожить часть камеры, а заодно и моих охранников, хотя в том состоянии, в котором я находился, особой пользы это не принесет. Я едва мог доскакать от кровати до сортира, не говоря уже о ходьбе или беге. Мне никак не удалось бы уйти далеко на своих двоих, но в какой-то момент моя подвижность должна была улучшиться.

Тогда я решил, что следующим делом должно стать приобретение арабского диш-даша[64] — идеальной маскировки для блуждания по улицам Багдада. У меня все еще оставалась карта для эвакуации и компас в виде пуговицы, так что я был бы не совсем слепым. Конечная цель заключалась в том, чтобы угнать автомобиль и отправиться на юг через пустыню к границе с Саудовской Аравией, избегая при этом случайных танков и самолетов.

Итак, все, что мне нужно, — это прямое попадание бомбы, которая разнесет дверь или стену, убьет всех охранников и оставит машину снаружи нетронутой. Охранники должны быть достаточно любезны, чтобы оставить ключи внутри, а я должен быть в таком состоянии, чтобы воспользоваться этим. На фоне всей этой неразберихи можно было просто выехать с территории больницы и скрыться в ночи — что может быть проще?

План был не слишком хорош, но на данном этапе ничего другого у меня не было. Я был уверен, что Ворчун и Доупи не проявят особого энтузиазма, одалживая мне диш-даш и помогая допрыгать до Саудовской Аравии.

Чем дольше я оставался в камере, тем больше я со странным спокойствием чувствовал, что иракцы не хотят меня убивать. Я не мог понять, почему, но, несомненно, ценил это — все в их диктаторском обществе указывало на полное отсутствие человеческого сострадания к тем, кого они считали врагами государства, а я определенно попадал в эту категорию.

Я еще не знал, что за головы всех западных граждан, захваченных живыми, Саддам Хусейн назначил большую награду, и намеревался использовать пленников в качестве разменной монеты, если дела пойдут совсем плохо. Время от времени меня навещал сержант-коммандос Республиканской гвардии, которого я прозвал Рэмбо. Примерно такого же роста, как и я, он входил ко мне в безукоризненной форме коричнево-зеленого цвета, а бордовый берет плотно сидел на его голове в виде блина. Его английский был очень хорошим, и он с большой гордостью рассказывал мне истории о недавних иракских победах. Появлялся он внезапно, как будто все это время стоял на страже у моей двери, и обязательно закуривая сигарету.

— Доброе утро, мистер Майкл, — такова была его обычная вступительная фраза (арабские имена начинаются с фамилии, а затем следуют имена собственные), после чего следовал вежливый вопрос о моем здоровье. Мы обменивались любезностями, он всякий раз предлагал мне сигарету, хотя я всегда отказывался, после чего начиналась пропаганда.

— Вчера вечером было сбито 27 американских самолетов. — Почему-то в числе жертв всегда оказывались только американцы. — И мы взяли много пленных в ходе нескольких успешных операций на юге. — Я кивал головой и поздравлял его, выглядя при этом весьма впечатленным сомнительной статистикой.

Однажды я попытался попросить его принести мне зубную щетку. Из-за своей чрезмерной небрежности в юности, мои зубы никогда не были в хорошем состоянии, но две недели без всякого ухода давали мне повод для беспокойства. Пришлось прибегнуть к тому, чтобы выдергивать кусочки ваты из одеяла или простыни и использовать их в качестве заменителя зубной нити. Хотя сержант и обещал принести мне зубную щетку, она так и не появилась.

Примерно в то же время я обнаружил, что в камере я не один: у меня появилось несколько нежелательных соседей по койке, которые стремились сделать мою жизнь как можно более неудобной и неприятной. Однажды утром я проснулся, охваченный чесоткой: мои плечи и шея были покрыты мелкими укусами. Осмотр ближайших участков вскоре выявил множество крупных вшей, поселившихся в моих волосах. Я предположил, что они находились в матрасе или одеяле, и от спящего состояния их пробудило тепло моего тела. Без лечения от этих назойливых паразитов избавиться было никак нельзя, поэтому пришлось ежедневно вычесывать голову, чтобы поймать и раздавить всех гадов, кого удавалось найти.

Не прошло и трех недель моего пребывания здесь, как воображаемая оболочка, в которую я ушел, была разбита; мое ложное чувство безопасности от того, что я обманул систему, оказалось несбыточной мечтой.

Однажды поздно вечером я услышал, как за моей дверью остановилось множество ног, и у меня в крови начал повышаться уровень адреналина. Звяканье ключа в замке и скрежет открываемых засовов, не свойственные обыденности, — этого было достаточно, чтобы я взбодрился, готовый к чему-то необычному. И разочароваться мне не пришлось.

Вошел Ворчун, а сразу за ним — двое дешево одетых мужчин, которые могли быть только эмиссарами тайной полиции.

Втроем они провели короткую беседу на арабском языке — я подозревал, что полицейским нужно было убедиться, что они нашли именно того человека, — после чего Ворчун незаметно вышел из камеры, оставив меня наедине с моими новыми посетителями.