Сама камера была размером примерно три на пять метров. Ее выцветшие, покрытые пятнами и шелушащиеся известково-зеленые стены часто позволяли мне предаваться эскапизму, представляя себе образы, формы и фигуры, скрытые среди разрушающейся штукатурки и краски. Небеленый потолок представлял собой массу дыр, из которых с течением времени отвалились куски штукатурки, обнажая бетонную крышу, вызывавшую серьезные опасения. В центре, с оторванного крепления шатко свисала единственная лампочка; провода оголились и проржавели. При включении света лампочка работала редко, постоянно вызывая короткое замыкание. В конце концов, охранники сдались и прибегли к свету факелов.

Дверь, подвешенная на петлях слева и открывающаяся внутрь, представляла собой простую металлическую конструкцию, лишенную каких-либо элементов, кроме тех, что ее фиксировали. С внешней стороны она закрывалась на два засова, а те, в свою очередь, запирались на два висячих замка. Звяканье ключей тюремщика и грохот засовов станут характерной чертой каждого моего дня, способом приблизительного определения времени, признаком прибытия еды — или чего-то еще, возможно, более зловещего.

Рукой, закованной в наручники, я провел по краю койки, проверяя, насколько можно двигаться. Браслет, пристегнутый к нижней части рамы, позволял передвигаться примерно на полметра, хотя в моем нынешнем состоянии это было малоутешительно. Больше беспокоил тот факт, что браслет, прикрепленный к руке, был слишком туго затянут; запястье уже пульсировало и причиняло мне значительный дискомфорт. Нужно было как можно скорее уговорить Ворчуна ослабить давление, но, к сожалению, такая возможность представится только через несколько часов.

По мере того как день шел своим чередом, к окну почти непрерывно подходили любопытные иракские солдаты, жаждущие взглянуть на нового «дьявола Запада». Часто мой вид вызывал у них характерный жест перерезания горла, или гортанный победный крик, сопровождаемый шлепками по макушке.

На протяжении нескольких недель худшие из этих «демонстраций» часто включали в себя прицеливание в меня через окно из автоматов или пистолетов и имитацию стрельбы из оружия. За громогласным хохотом следовал испуганный взгляд и автоматический окрик, когда курок или ударник срывались по пустому патроннику. Эти люди не были самыми опытными солдатами, и я не очень-то доверял их способности играть в русскую рулетку, особенно за мой счет. Хотя охранники не пускали в камеру никого из моих мучителей, они, конечно же, не делали ничего, чтобы помешать им снаружи.

К тому времени, когда скрежет ключа в замке и грохот отодвигаемых засовов возвестили о приходе Ворчуна, длинные, низкие тени метались на левой стороне стены. К этому моменту у меня не только полностью онемели запястье и распухла рука, к процессу присоединились еще мочевой пузырь с кишечником, находившиеся на пределе.

Ворчун вошел с миской коричневого риса и куском хлеба в руках — то, что отныне должно было стать моим основным рационом, — и тут же был атакован:

— Туалет, туалет!

Я надеялся, что такой простой просьбы будет достаточно, чтобы облегчить обе мои текущие проблемы.

Охранник на секунду замешкался, а затем положил еду на пол. Он вышел из камеры и через несколько мгновений вернулся с пластиковой сандалией, которую надел на мою голую неповрежденную ногу, а затем освободил мне запястье. После этого Ворчун переместился в такое положение, чтобы я мог использовать его плечо в качестве костыля.

Как только я смахнул ногу с кровати, влияние силы тяжести на мою травму преподало мне быстрый и острый урок. Внезапный прилив крови к месту ранения вызвал такую боль, что я был вынужден снова сесть прямо, поднять ногу и заново оценить ситуацию. Оказалось, что решение состояло в том, чтобы чуть отталкиваться правой ногой сзади, как будто ты разгибаешь ногу во время шага, и держать ее в таком положении. Способ не идеальный, и неудобный, но это помогало.

Так что, обняв Ворчуна за плечи, и пока он придерживал меня за талию, мы вприпрыжку пробрались к двери камеры. Оказавшись в фойе, мы свернули направо, и перед нами открылось пугающее зрелище — туалет. Запах, который периодически проникал в мою камеру, должен был послужить предупреждением, но даже несмотря на это, сцена, развернувшаяся передо мной, повергла меня в шок. С почти нездоровым восхищением я смотрел на крошечную открытую кабинку, в которой находилось небольшое продолговатое отверстие, переполненное застоявшимися фекалиями и мочой.

Ворчун помог мне дойти до открытой щели и позволил опереться о раму, после чего удалился в безопасное место у главного входа в фойе, расположенное не более чем в трех метрах от меня. Я стоял неподвижно, крепко вцепившись в дверную раму, пытаясь понять, как лучше решить проблему, и при этом не оказаться в грязном вонючем месиве, устилавшем пол. О том, что можно легко поскользнуться или упасть задницей в самую гущу, не хотелось даже и думать.

Сортир представлял собой типично арабскую конструкцию: фарфоровая дыра в полу с немного приподнятой подставкой для ног по обе стороны. Высоко на стене висел бачок для воды, который соединялся с чашей в полу ржавой металлической трубой, проходящей вниз вдоль стены.

Я разработал план действий, набрался смелости и пошел — мое тело уже было не в состоянии выдерживать нерешительность. Запрыгнув в кабинку, я умудрился избежать места наибольшего разлива дерьма и смог поставить ногу на одну из подставок, одновременно используя трубу для опоры. Стоя в таком положении, я сбросил то, что оставалось от моих камуфляжных брюк (правая штанина была отрезана до середины бедра), выставил поврежденную ногу перед собой, и медленно опустился на корточки, держась за трубу, чтобы не свалиться замертво.

Неважно, что мне было неудобно, природа смилостивилась и быстро взяла свое, и я смог завершить процедуру за считанные секунды. Однако, к своему ужасу, я вдруг понял, что тут не хватает одного важного компонента: туалетной бумаги. Я тщетно оглядывался по сторонам, и тут мой взгляд упал на небольшой кусок шланга, прикрепленный к крану у основания стены.

«Вот зараза, — выругался я про себя, — придется подтирать задницу водой и рукой, при этом еще и балансируя, черт возьми! Охренеть как здорово».

Конечно, все это могло случиться при условии, что вода будет в наличии. К моему облегчению, из конца шланга — конца, о котором не стоило особо задумываться, — пошла жидкость и мне каким-то образом удалось закончить процедуру. К концу своего плена я мог уверенно выполнять это необходимое упражнение в полной темноте. Необычная претензия на славу.

Быстро оправившись, я подскочил к небольшому тазику, стоявшему в фойе. Ворчуна нигде не было видно. Рядом валялось несколько обломанных кусков мыла, и я воспользовался ими, стараясь как можно лучше продезинфицировать руки. Как по команде, нарисовался охранник и помог мне вернуться в камеру и лечь на койку, позволив не пристегивать запястье, чтобы я мог съесть вечерний ужин.

После этого случая я старался всегда быть готовым к визиту в нужник. Припрятав в карманах и за водопроводной трубой маленькие обрывки простыни, чтобы использовать их в качестве туалетной бумаги, я позаботился о том, чтобы мои руки и задница соприкасались как можно реже. Диарея или что-нибудь похуже — состояние, которого я точно не хотел, и которому не должен был способствовать. Моему организму и иммунной системе и так хватало проблем, без дополнительных осложнений в виде расстройства кишечника.

Рядом с кроватью появился небольшой столик, на котором стояли кувшин с водой и пластиковый стаканчик: Ворчун положил мне на ладонь четыре разноцветные таблетки и велел принять их. Очевидно, он был обязан следить за тем, чтобы я это делал, и относился к этому серьезно. Я послушно положил таблетки в рот и проделал все видимые действия, чтобы проглотить их, запивая водой, спрятав при этом таблетки под язык.

Удовлетворенный тем, что его долг выполнен, охранник оставил меня без кандалов доедать мой рацион из риса и хлеба, закрыв и заперев дверь на засов при уходе. Как только я счел это безопасным, я высыпал таблетки в руку и стал их рассматривать, надеясь найти хоть какой-то намек на их происхождение или назначение. Но таковых не оказалось: две капсулы были бело-красными, остальные — бело-желтыми. Так что от своих усилий я точно не стал мудрее.