Владельцы энженью обладали экономической, социальной и политической властью в колонии. Это была аристократия богатства и власти, но не родовая знать, подобная той, что существовала в Европе. Конечно, король жаловал дворянские титулы за службу или за определенную плату, но такие титулы не были наследственными. Не стоит, однако, преувеличивать устойчивость социального положения владельцев энженью и их богатство, распространяя на весь этот социальный слой характеристики, относившиеся лишь к отдельным кланам. Сахарное дело было связано с рисками: оно зависело от колебания цен, от правильной организации производства, от контроля над массой рабов. Энженью как предприятия были более постоянными, чем их хозяева. Они существовали под одними и теми же названиями сотни лет, при этом неоднократно переходя из рук в руки.

Кем являлись первые владельцы энженью? Это были некоторые знатные семьи или представители высшей португальской администрации, зажиточные иммигранты, коммерсанты, которые одновременно с торговлей занимались еще и производством. Мало кто из них был дворянином-фидалгу, и далеко не все — потомственными католиками. Среди владельцев энженью в Байе насчитывалось немало «новых христиан». Из 41 энженью, владельцев которых удалось установить в период 1587–1592 гг., 12 принадлежали «новым христианам». С течением времени из-за заключения браков в одной и той же среде, среди определенного круга семейств, социальный слой владельцев энженью стал однородным классом. Наиболее влиятельные его представители стремились вывести свое знатное происхождение от португальских дворян-фидалгу.

Между двумя полюсами — рабовладельцами и рабами — в энженью находились вольноотпущенники и белые работники, занятые ремесленным трудом (кузнецы, плотники, слесари), а также «технологи» сахарного производства. Самой многочисленной группой свободных работников, связанных с энженью, были те, кто выращивал тростник; это были независимые производители, у которых не хватало средств на устройство собственного энженью. Они зависели от владельцев сахарных заводов, хотя могли иногда настаивать на своих условиях, если в самом энженью не хватало имеющегося тростника. Мулаты или негры-вольноотпущенники редко занимались выращиванием тростника. С учетом этой «расовой исключительности» экономическое значение производителей тростника значительно различалось в каждом конкретном случае. Среди них были как скромные производители с небольшими наделами и двумя-тремя рабами, так и те, кто владел двумя-тремя десятками невольников и мог претендовать на то, чтобы стать владельцем энженью.

Не входя в конкретные подробности истории сахарного производства в Бразилии, выделим несколько основных этапов, относящихся к колониальной эпохе; хронологическими границами здесь служат войны, иностранные вторжения и периоды конкуренции. Так, период с 1570 по 1620 г. благоприятствовал развитию производства сахара, поскольку в Европе он пользовался большим спросом, а конкуренции практически не было. В дальнейшем положение осложнилось тем, что в 1618 г. в Европе началась Тридцатилетняя война, а на Северо-Восток Бразилии вторглись голландцы.

Это вторжение оказало в целом негативный эффект, хотя необходимо сделать и ряд оговорок. Захват Салвадора (1624–1625) имел разрушительные последствия для сахарного производства в окрестностях города, но не для Пернамбуку в целом. В свою очередь, когда Пернамбуку страдал от последствий борьбы с голландскими захватчиками в 1630–1637 гг., Баия воспользовалась резким уменьшением предложения сахара на международном рынке и связанным с этим значительным повышением цен на него.

В 1630-е гг. появилась конкуренция. На Малых Антильских островах Англия, Франция и Голландия начали устраивать крупномасштабные плантации сахарного тростника, что привело к ряду негативных последствий для сахарного производства на Севере-Востоке Бразилии. Ценообразование все больше ускользало от португальских коммерсантов и бразильских сахарозаводчиков. Производство сахара на Антильских островах, также основанное на рабском труде, привело к росту цен на рабов и подстегнуло конкуренцию в африканской работорговле между голландцами, французами и англичанами. Никогда больше сахарная промышленность в Бразилии не вернется к «старым добрым временам».

При этом в колониальную эпоху доходы от экспорта сахара всегда стояли на первом месте. Даже на пике вывоза золота сахар продолжал оставаться самым важным колониальным товаром (по крайней мере, в сфере законной торговли, а не контрабанды). Так, в 1760 г. он составлял 50 % от общей стоимости всего экспорта, а золото — 46 %. Кроме того, уже в конце колониальной эпохи производство сахара обрело «новое дыхание», и не только на Северо-Востоке. Этому способствовали меры, предпринятые маркизом Помбалом, а также ряд международных событий. Отметим среди них восстание рабов в 1791 г. во французской колонии на Антилах — Санто-Доминго. В течение десяти лет войны с восставшими Санто-Доминго, крупный производитель сахара и кофе, сошел с международной арены. В начале XIX в. регионами-производителями сахара (в порядке убывания их значимости) были Баия, Пернамбуку и Рио-де-Жанейро. Сан-Паулу уже начал пробивать себе дорогу, но пока еще как скромный экспортер.

С точки зрения экономического и социального развития Северо-Восток Бразилии в колониальную эпоху не сводился исключительно к сахару, в том числе и потому, что само по себе сахарное производство породило определенную хозяйственную диверсификацию. Тенденция максимально использовать земли под плантации тростника привела к систематической нехватке продуктов питания, и это стимулировало их производство, в особенности выращивание маниока. Другим занятием, частично связанным с нуждами сахарной промышленности, стало разведение скота.

Вторым по значимости экспортируемым товаром являлся табак, хотя до сахара ему было далеко. Крупным центром его производства были окрестности Салвадора. Выращивались разные сорта табака — от утонченных разновидностей, экспортировавшихся в Европу, до грубых сортов, служивших «валютой» в торговле на африканском побережье. Производство даже в небольших масштабах оставалось прибыльным, и это породило прослойку мелких землевладельцев (бывших производителей маниока или небогатых иммигрантов из Португалии), занятых в данной отрасли экономики. С течением времени таким видом деятельности все чаще стали заниматься мулаты. Регистр из 450 производителей табака в Байе в период с 1684 по 1725 г. показал, что только 3 % из них были мулатами, в то время как схожая перепись, относящаяся к концу XVIII в., выявила рост этого показателя до 27 %.

Разведение скота началось поблизости от энженью, но стремление занять лучшие земли под плантации сахарного тростника вытеснило скотоводов во внутренние районы. В 1701 г. португальская администрация запретила разводить скот в зоне ближе 80 км от побережья. Животноводство повлекло за собой освоение «больших сертанов» во внутренних районах Бразилии. Скотоводы появились в таких регионах, как Пиауи, Мараньян, Параиба, Риу-Гранди-ду-Норти, Сеара и, двигаясь от района реки Сан-Франсишку, достигли рек Токантинс и Арагуайя. Именно для этих областей (в большей степени, чем для прибрежных районов) были характерны необъятные латифундии, где стада заполняли пастбища насколько хватало глаз. В конце XVII в. некоторые поместья по площади превосходили площадь Португалии, а один крупный землевладелец оказался собственником более 1 млн гектаров земли.

Смена внешнеполитического курса португальской монархии имела важные последствия для Бразилии. В результате кризиса, оставившего вакантным португальский престол[31], дворянство и крупная буржуазия признали королем Португалии испанского монарха Филиппа II, положив тем самым конец Авишской династии (1580). Испанские Габсбурги находились на португальском престоле до 1640 г. Помимо тесных связей между дворянством обеих стран, на это решение повлияли их колониальные интересы. С союзом двух корон торговая буржуазия Португалии рассчитывала получить больше доступа на испанский рынок в Америке, получая американское серебро взамен поставляемых рабов и продовольствия.