— Это… Боги, ну и вкус! Отвратительно, — выдавила сипло, жадно хватая ртом воздух. Видели бы меня сейчас наставники — пришли бы в ужас.

— Вкус, как вкус, — Макс спокойно сделал еще один глоток. — Греет хорошо, веселит в меру, с ног не валит даже подростков. Хотя, — он с сомнением принюхался к пару, — с перцем и гвоздикой явно перестарались.

— Хочешь сказать, что эту дрянь разрешают пить детям? Это же дикость.

— Ну, не то, чтобы постоянно. Скорее, используют для согревания при простудах.

— Лучше бы врача пригласили, — буркнула я.

— Не в каждом селе вообще есть врач, даже травник не всегда найдется, звать кого-то из города — долго и дорого. Приходится пользоваться тем, что под рукой. И согласись, согревает гжанец великолепно.

Мда, что уж тут спорить: щеки действительно разгорелись огнем, застывшие пальцы уже начало покалывать от восстановившегося тока крови. Ну, хоть какое-то утешение, не слягу от лихорадки.

— Воды на праздниках никто не наливает, хорошего вина в маленьких деревнях отродясь не было, так что, фрои Сюзанна, выбор у вас невелик.

Он снова протянул мне кружку, но я помотала головой. Нет уж, одного раза хватит. Макс не стал настаивать, допил остаток и отнес пустую посудину к ближайшему столику.

— Готова ехать обратно?

— А… — я растерянно обвела взглядом празднество. Ничего особенного, ничего запоминающегося, не зря наставники советовали пропускать восторги слуг мимо ушей. С другой стороны, для Штрогге эта бессмысленная возня могла значить больше, чем для дочери герцога. — Ты разве не хочешь остаться? Это же твои родные места.

— Были, — поправил он. — Пока меня не увезли для обучения в замок. В тот же год умерла мать, наш дом и всё хозяйство отошли короне, меня даже не потрудились известить вовремя.

— И сколько тебе было?

— Десять.

Гнусность какая! Макс наверняка помнил по именам многих из собравшихся. К примеру, вот тех двух крепких коренастых мужчин, что под бодрые хлопки и улюлюкания меряются силой, уперевшись локтями в стол. Или почтенного жреца в нарядном балахоне, скорее всего главного местного храмовника. Или женщин, что режут хлеб и разливают пиво, тьфу ты, гжанец. Эти люди могли быть теми самыми друзьями и подругами, с которыми юный линаар сбегал на речку или обрабатывал скудные деревенские поля. Они по-прежнему живут расписанной до самой старости жизнью, радуются приходу весны и хорошему урожаю, заводят семьи, рожают детей, празднуют появление внуков. Тогда как мы со Штрогге не смогли даже по-человечески проститься с родителями.

— Меня здесь ничего не держит. Но если хочешь, можем остаться и посмотреть на танцы.

Я решительно поднялась на ноги:

— Нет нужды. Едем.

Джейме ждал нас у околицы, не решившись оставить без присмотра лошадь и повозку. Когда мы снова оказались в уютном сумраке, Макс наконец откинул капюшон. Серые глаза уставились на меня с задумчивым интересом.

— Что? — я смущенно покосилась на испачканное платье.

— Да так. Пытаюсь понять тебя — и не выходит. Иногда кажется, что ты готова рвать врагов зубами и когтями, иногда — что в тебе больше человечности, чем во всей королевской семье вместе взятой. Ты смотришь свысока на людей в деревне, брезгливо поджимаешь губы от вида их нищеты, называешь дикостью их поступки, но отчего-то пытаешься доказать самой себе, что ты не хуже их.

— Ничего я не доказываю, — я устало прикрыла глаза рукой. — И я не лучше и не хуже, просто другая.

— Какая же?

— Говорю же: другая. Мне на надо быть одной из них, чтобы хотеть сделать их жизнь лучше. — Его странные замечания вызвали у меня раздражение. — Да, некоторые традиции простолюдинов и даже их питье мне не близки. Что с того? Они — мой народ.

— Вот оно как… И часто ты бываешь среди них? Много знаешь об их проблемах и надеждах?

— Больше, чем тебе кажется.

— С чужих слов.

— Допустим. Но я хотя бы не пропускала эти слова мимо ушей.

— И это дает тебе право считать народ Лидора своим?

Я вздрогнула и всмотрелась в лицо мужа гораздо внимательнее, чем прежде.

— Это мое право от рождения. Думаешь, у меня не выйдет? — спросила негромко. — По-твоему, я знаю о стране слишком мало?

— По-моему, ты рано пытаешься примерить корону. Сперва надо хотя бы выжить.

— Тогда скажи мне, линаар его величества, — я наклонилась к нему поближе, — в твоих словах сейчас звучит тревога за судьбу страны или забота обо мне лично?

— Может, желание сохранить для себя ценный и редкий ресурс?

— Ах да, особая кровь, помню. Но не сходится. Тогда бы ты просто посадил строптивую жену под замок, а не делился сокровенным, пытаясь нащупать мои слабости.

Его глаза сверкнули, губы тронула улыбка.

— Это становится интересным. Продолжай. Чего я по-твоему добиваюсь?

— Если бы не обстоятельства нашего знакомства, если бы мы уже не были женаты, если бы я уже не дала тебе слово помочь с печатью, а если потребуется, то даже родить ребенка, то я бы заподозрила, что ты пытаешься стать ближе. Не пойму только, зачем.

Линаар хрипло рассмеялся, быстро выглянул в окно, а затем несколько раз хлопнул ладонью по стене повозки. Джейме притормозил и направил лошадь к обочине дороги.

— Пошли-ка.

Вдвоем мы выбрались из повозки и побрели вглубь небольшого леска. Джейме было велено ждать и не следовать за нами, так что через несколько минут мы со Штрогге остались совершенно одни. Идти было не очень удобно, под снегом то и дело попадались ветви и коряги, но к счастью, линаар тоже не горел желанием ломать ноги и отмораживать пальцы. Как только дорога и черный силуэт повозки скрылись из глаз, он развернулся ко мне и принялся расстегивать на себе одежду. Сперва плащ, потом плотную стеганную куртку, по типу тех, что носили простолюдины, затем на землю полетели подбитые мехом кожаные перчатки и шарф. Я ошарашенно наблюдала за происходящим.

— Что ты делаешь?

Он расшнуровал ворот и стащил рубашку через голову. Я сглотнула, не в силах отвести взгляд от полуобнаженной мужской фигуры. Мельком отметила, что грудь Штрогге уже не бинтовал, а швы выглядели так, будто с момента ранения прошло не меньше месяца. Затем он повернулся спиной — и я ахнула. Печать на левом плече, прежде горевшая алым огнем, выцвела и потускнела у краев, превратившись в простые, хоть и безобразные шрамы.

— А теперь смотри внимательно.

Он тряхнул правой рукой — и вокруг пальцев заклубился черный магический дым. Я инстинктивно отпрянула, памятуя, каким болезненным может быть соприкосновение с этим «дымом», но в следующее мгновение замерла.

Руки не было. Она словно бы целиком истаяла, подернувшись тьмой, а потом превратилась в смутное, рвущееся и исчезающее на ветру подобие крыла. Видение продержалось всего несколько секунд, а потом растаяло. Макс глухо застонал и опустился на колени, сгорбился, что-то процедил сквозь зубы. Потом медленно выпрямился, сжал и расжал кулак, с удивлением рассматривая собственные пальцы, и обернулся ко мне.

— Ч-ч-что это было? — зубы стучали то ли от холода, то ли от страха. — С-с т-тобой?

— Трансформация, — он болезненно поморщился, потер плечо и выругался в полный голос: — горгулья задница, как же больно!

Затем несколько раз потряс запястьем и внезапно расхохотался:

— Это — лишь малая часть того, что я получу, когда уничтожу печать. Трансформация, контроль над формой, изменение облика. Неограниченный доступ к силе, идеальное владение ментальной магией, умение проникать в чужой разум, не разрушая его, боги знают, что еще. И это становится возможным только благодаря тебе и той силе, что течет в твоих венах. Конечно, я буду пытаться понять тебя и стать тебе ближе, Сюзанна Виктория Альгейра. В первую очередь — чтобы защитить и сохранить твою жизнь. Во вторую — чтобы самому не сгореть в пожаре, который ты так старательно пытаешься раздуть.

Его взгляд горел, как у безумца. Он шагнул в мою сторону, и я буквально отпрыгнула назад, вжавшись спиной в ствол дерева.