Он поднял голову и посмотрел на нее. Майя снова рассматривала себя в зеркале.

— А если не забеременеешь? — спросил он. — Ты же пока не знаешь.

— Вероятность большая, у меня сейчас для этого самые благоприятные дни. Так что через девять месяцев стать тебе отцом почти гарантировано.

Лагунов резко встал и выбежал из номера, громко хлопнув в ярости дверью.

Когда Ростислав зашел к матери, Эмма Витольдовна сидела напротив портрета бывшего мужа и внимательно рассматривала его. Она была так поглощена этим зрелищем, что не сразу обратила внимание на сына. Тот подошел к ней и сел рядом.

Несколько минут оба молча смотрели на портрет.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросила она.

— Я бы хотел прожить такую жизнь, как отец, — ответил Ростислав.

— Почему?

— Он всегда и во всем ищет смысл.

— Ты прав. — Эмма Витольдовна о чем-то задумалась. — Только ты даже и представить близко не можешь, как же тяжело жить с таким человеком. После года нашей совместной жизни я почувствовала, что если не вдохну в свои легкие другого воздуха, то просто не выдержу.

Ростислав удивленно взглянул на мать.

— И ты вздохнула?

Эмма Витольдовна задумчиво смотрела куда-то в сторону.

— Да, Ростик, вздохнула. Я изменила Феликсу, это был совсем простой парень, правда очень милый. Сантехник, он пришел к нам что-то чинить, уже не помню.

— Ты изменила с ним отцу? — изумился Ростислав.

— Да. Это было мне необходимо. Мне нужен был человек, который даже не представляет, что во всем можно найти смысл. Мы просто занимались любовью и говорили о самых бытовых вещах. Он любил мне рассказывать о своей работе. Вернее, о тех людях, которым он что-то чинил. А мне невероятно нравилось это слушать. Возможно, даже больше, чем заниматься с ним любовью. И тогда и сейчас я понимаю, именно его рассказы были для меня главными в наших с ним отношениях.

— Но почему ты именно сейчас в этом призналась?

Эмма Витольдовна грустно вздохнула.

— Эта история тяжелым грузом лежит в моей душе. Это была единственной моей изменой Феликсу. Больше я ни ему, ни нынешнему мужу не изменяла. Мне давно хотелось тебе о ней рассказать. Хотя, почему, убей, не пойму. Надо бы этот случай тщательно скрывать, а у меня давно мучило желание о нем тебе поведать.

— Наверное, чтобы сбросить груз, — предположил Ростислав.

— Возможно, — согласилась Эмма Витольдовна. — Но почему ты хочешь жить так, как отец? По-моему, у тебя совсем неплохая жизнь. Бойся ее потерять, потом будешь сильною сожалеть.

Ростислав посмотрел на мать и покачал головой.

— Я буду сожалеть, если все останется так, как есть. Через тебя мне передались гены отца.

— Выходит, я во всем виновата!

— Получается, мама, именно так, — улыбнулся Ростислав.

Эмма Витольдовна шутливо ударила сына кулаком по плечу.

— Ты — негодник! Но если серьезно, мне что-то тревожно. Я тебя знаю, ты что-то задумал.

— В общем, да. Именно об этом я и хотел сообщить тебе перед началом юбилейных торжеств.

— Не пугай меня, Ростик.

— Мне нужен не твой испуг, а твое понимание. Так мне будет легче.

— В чем легче?

— Я принял решение… — Ростислав сделал паузу, — я начинаю бороться с нынешним режимом. Я давно хотел, но решился только сейчас.

У Эммы Витольдовны что-то оборвалось внутри.

— Ты понимаешь, чем это чревато.

— Я все прекрасно понимаю, я давно не мальчик. Но я не могу видеть этих людей, наблюдать за тем, во что они превращают страну и народ. Это и есть тот смысл, который я искал многие годы. Точнее, я нашел его давно, но боялся себе в нем признаться.

— А теперь? — тихо спросила Эмма Витольдовна.

Ростислав бросил взгляд на портрет отца.

— Теперь я решил все окончательно и бесповоротно. И никто меня не отговорит.

— Это из-за Антона? Хотя он твой брат, но он просто омерзителен во всех своих проявлениях.

— Нет, — покачал головой Ростислав. — Что Антон? Он полагает, что находится на самом верху, но на самом деле, он мелкая сошка. Да и не в конкретных людях дело.

— В чем же, если не в них?

— В самой системе. А люди только встраиваются в нее. Будет лучшая система, они станут встраиваться в нее. И вести себя будут по-другому. Тот же самый Антон… У него же одна задача — приспособиться и вписаться. И больше в его душе по большому счету ничего нет. И такие люди без души нами правят. Как ты думаешь, это можно терпеть?

— Но ведь подавляющее большинство терпит.

— Терпит, — признал Ростислав. — Но это не аргумент, чтобы и я терпел. И без того долго это делал.

— Ты надолго лишил меня спокойствия, Ростик. А о детях подумал?

— Дети поживут за границей. Так будет всем спокойней. А за то, что лишил тебя спокойствия, извини. Но ничего изменить не в состоянии.

— Каждый сделал сейчас по важному признанию, — грустно констатировала Эмма Витольдовна. — Мне понадобилась разрядка от постоянного поиска смысла, а тебе — поставить все на кон, чтобы его найти. Я мать, ты мой сын, но мы такие разные. Словно глядим в противоположные стороны.

Владислав прижался лицом ко лбу матери.

— Ничего мы не разные, мы даже очень похожи друг на друга. Просто у нас разные фазы жизни. И все будет хорошо.

— Не будет, Ростик. Я, как астролог, это знаю из надежных источников, — вздохнула Эмма Витольдовна. — Пообещай, что не станешь лезть на рожон.

— По возможности не буду. А теперь пойду. До начала юбилея меньше часа.

Машина въехала на территорию замка и остановилась возле здания. Из нее вышел Кшиштоф Варшевицкий, внимательно осмотрел все вокруг. Довольно долго разглядывал возвышающую перед ним каменную громаду. Затем нетерпеливо посмотрел на вход, но пока что-то никто не торопился выходить ему на встречу.

Каманин поспешно одевался у себя в номере.

— Что ты так нервничаешь? — спросила Мария.

— Я не нервничаю, просто я помню, что он не любит ждать. Неудобно, человек приехал, а его никто не встречает.

— Мог бы позвонить хотя бы минут за десять, что подъезжает, — проворчала Мария.

— Не тот статус. Ладно, пойдем встречать современного классика.

Мужчины шли на встречу друг другу. Остановились в полуметре, обменялись внимательными и отчасти настороженными взглядами, затем пожали руки.

— Здравствуй, Кшиштоф. Спасибо, что приехал.

— Здравствуй, Феликс. Мне очень приятно оказаться на твоем юбилее. Прости, что так получилось, что я сам напросился.

Варшевицкий говорил по-русски правильно, но с сильным польским акцентом. Каманин вспомнил, что в свое время тот учился в Москве. И когда-то этим сильно гордился. Но пришли другие времена, и писатель старался упоминать об этом по возможности реже.

— Значит, так было нужно, Кшиштоф.

— Не знаешь, кому, Феликс?

— А это уже не столь важно, для нас главное — исполнить предназначенное. Все остальное — ненужные детали.

— Узнаю твои парадоксы, — как-то не очень искреннее улыбнулся Варшевицкий.

— А это не парадоксы. Впрочем, сейчас давай о другом. Пойдем в замок, ты устал с дороги, напою тебя кофе.

— За кофе большое спасибо, мечтал о нем весь путь в твой замок. С удовольствием выпью.

— Но прежде хочу познакомить тебя с Марией. Она без пяти минут моя жена.

Варшевицкий бросил на женщину изучающий взгляд.

— Очень приятно, пани Мария. У Феликса всегда были самые красивые женщины. И я ему сильно в этом завидовал. — Писатель галантно поцеловал ей руку.

— Я к таким не отношусь, — улыбнулась Мария.

Варшевицкий и Каманин расположились на террасе. Официантка принесла им кофе.

— Когда я узнал, что ты приобрел замок в Польше, я был сильно удивлен. Не ждал от тебя такого поступка, — произнес Варшевицкий.

— Не стоит искать большого смысла в нем. Случайно увидел объявление и подумал: а почему не купить. Тем более, Польша не чужая мне страна, я здесь прожил несколько лет.