В назначенный день и час он и доставил свою шкатулку с кирпичом, получил 3000 рублей. Словом, разыграл ту же историю, что и с отцом Иоанном П.

Подумал, подумал отец архимандрит... и дело очутилось у меня.

Но мошенника и след простыл. Видно, это был уже тертый калач. А главное — это не была какая-либо шайка. Действовал он сам, единолично и на струнке благотворительности недурно разыгрывал свои дела.

Дал я соответственные указания агентам, но ясное дело, что рассчитывать на скорый успех было трудно. Оставалось ждать, что мошенник не удовольствуется только этими проделками и примется за них опять, или же ожидать «случая» — этого могущественного пособника сыска.

На всякий случай я, однако, решил через своих агентов пустить среди петербургского духовенства слух, что вот, мол, есть такие люди, которые являются к духовным лицам с целью такого-то и такого обмана. Необходимо поэтому задерживать таких и представлять куда следует. Но время шло, и мнимый Ельбинович как в воду канул...

Отец П. и архимандрит М. не раз уже справлялись: не слышно ли чего?

Но ничего не было «слышно», как ни хотелось мне помочь духовным отцам.

В это самое время я имел некоторые неприятности — небольшие, положим, но все-таки неприятности.

Прокурорский надзор жаловался градоначальнику на то, что петербургское управление сыскной полиции тормозит дело с крестьянином Себежского уезда Витебской губернии, деревни Ново-Козлова, Иваном Москаленко. Несмотря на многократные напоминания, Петербургская сыскная полиция, мол, не дает о Москаленко справок, не принимает меры к его задержанию, хотя есть данные предполагать, что он скрылся именно в Петербург.

В бумаге прокурора сообщалось, что чинам Себежской уездной полиции еще в марте 1884 года показалось подозрительным поведение крестьянина Москаленко, который внезапно разбогател после кратковременного пребывания в Петербурге в январе 1884 года, откуда он на имя жены прислал 500 рублей, а по приезде проявлял большую расточительность.

У него был сделан обыск, причем были найдены деньги и разные ценные вещи, что еще более утвердило полицию в убеждении, что Москаленко разбогател путем преступления. Москаленко, однако, дав сбивчивые показания, скрылся. И вот теперь Петербургская сыскная полиция запрашивалась, не было ли в январе таких преступлений, в которых были бы похищены найденные у Москаленко вещи, и не находится ли Москаленко в Петербурге.

Неудивительно, правду говоря, что на многие запросы Себежской полиции у нас не отвечали. Запросы были составлены так неопределенно, показания Москаленко так изложены, что ничего никто не мог понять. Мало ли преступлений и воровства было в Петербурге в январе 1884 года!

Тем не менее, когда на медленность и проволочки по этому делу начал жаловаться прокурорский надзор и господин градоначальник с неудовольствием передал мне эту жалобу, я взял дело под свое личное наблюдение.

Пробежал бумаги и велел составить Себежской полиции, а также и представителям суда ясные, толковые бумаги с вопросами, ответы на которые нам нужно было знать, потребованы были копии всех полицейских протоколов и подробные сведения о личности Москаленко.

Случай, все случай! — приходится воскликнуть.

Пришли ответы на запросы о Москаленко, и, просматривая их, я убеждался, что он, несомненно, в период 1884 года занимался в Петербурге кражами. Впрочем, это легко было проверить, так как были данные в показаниях Москаленко, позволяющие установить, где он жил, служил и т. д. Но вдруг глаза мои упали еще на протокол, где было занесено показание одного из священников Себежского уезда. Узнав об обыске у Москаленко и бегстве последнего, он явился и заявил полиции следующее.

К нему явился неизвестный человек и рассказал, что служил управляющим в имении графа К., у которого нажил большой капитал, что граф судился с ним из-за этих денег, просудил все свое состояние, но спорный капитал остался у него и хранится в По-лоцке. Средств ехать в Полоцк у него нет, почему он просит небольшую сумму на поездку, обещая за эту услугу вознаградить с лихвой. Священник поверил, дал пятьдесят рублей и, конечно, после того с должником своим не встречался.

— Те-те-те! — невольно вырвалось у меня. — Вот он где, Ельбинович-то наш! Значит, практиковаться-то он начал с 50 рублей в провинции, а потом дошел до «благотворительности»... Постой же, голубчик, уж теперь-то ты у меня в руках.

Я более не сомневался, что Москаленко, как опытный уже вор, находится под чужим именем, конечно, в Петербурге и тотчас направил сыск для проверки, где он жил в 1884 году, какие у кого были тогда совершены кражи, с кем он вообще знался и был знаком.

Все пошло как по маслу. Выяснилось, между прочим, что у Москаленко была любовница, вдова Антипова, с которой он жил. Естественно было предположить, что и теперь они продолжают знакомство. И я распорядился об отыскании этой Антиповой.

Оказалось, что живет она по Старо-Петербургскому проспекту в доме № 59 и что проживает с ней мещанин Васильев, который и оказался, конечно, при задержании Москаленко... он же и Ельбинович.

Особо больших денег в квартире у них не нашли, не нашли и ничего подозрительного...

В обнаружении своей личности Москаленко, как человек не глупый, не запирался, а историям с отцом И. П. и архимандритом М. придал совсем-таки для них нежелательный характер.

Дело, по его словам, заключалось в том, что он действительно «поддел» батюшек, но и они его, мол, надули! Один сунул в газетной бумаге вместо 2000 рублей всего 50, и то старыми бумажками, а другой вместо 3000 рублей всего 40 рублей...

— Какие там 5000 рублей! Я и в глаза таких денег не видал! — уверял мошенник и начинал рассказывать с явной целью осрамить и выставить в смешном виде П. и М.

Не поздоровилось бы этим последним на суде от таких показаний. На это мошенник, очевидно, и бил.

Я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.

— Врать ты можешь сколько угодно, — сказал я. — Но деньги ты передал Антиповой! Она созналась.

— Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам, — сказал он.

Очевидно, с этой стороны ничего нельзя было поделать.

Но ведь и он, и Антипова знали же, где деньги!

Эта последняя была видная, рослая и дебелая баба, тоже видавшая виды.

— Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты, лучше будет.

— Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! — бойко ответила Антипова. Оба уперлись, и все тут.

Три дня держал я Антипову в камере участка... Авось одумается... Наконец опять вызвал.

— Ну, что, надумалась сказать, где деньги?

— Ни о каких таких деньгах я не знаю...

Я вздумал пригрозить.

— Ой, баба! Не шути... Год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься. Гляди!

— Воля ваша!

Оставалось устроить одно: побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.

Я приказал ослабить по внешности надзор за камерой. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притворяться пьяными, засыпать будто бы у дверей, не запирая их, и т. д. А сам, помимо того, пустил в дело одну из своих опытных агентш, жену городового Федосову.

И вот в один прекрасный день камера Антиповой отворилась и представляющийся пьяным городовой с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую «арестантку». Это была моя агентша Федосова.

Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой, как настоящую арестантку, водворил ее в камеру, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Антиповой.

Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения.