Подозрение пало на Антонину, стали ее допрашивать, но она никому тайны не открыла. Вскоре, однако, она заболела и, видя приближение смерти, открылась ксендзу, что шкатулку с золотом передала мне.

Антонина умерла. Когда граф приехал, ксендз, желая ему угодить, передал ему тайну исповеди Антонины. Началось следствие. Меня долго судили, но при помощи адвоката, которому я заплатил до 10 тысяч, дело решилось так: меня, Ельбиновича, оставить в подозрении и следить, не окажется ли у меня больших денег, о чем дать знать суду, а ксендза за то, что он открыл тайну исповеди, лишить сана и сослать в Сибирь.

Вот теперь, батюшка, — продолжал мнимый Ельбинович, — я не знаю, что и делать с зарытыми в саду червонцами! Совесть меня замучила... Открыть правду на суде — боюсь Сибири. И подумал я: зачем попутал меня лукавый затаить столько денег, когда я, слава Богу, и своими проживу. Я человек вдовый, у меня только один маленький сын. Если буду тратить золото в своем городе, сейчас меня заподозрят. Как человек православный, я советовался на исповеди с нашими островскими духовниками, предлагая им пожертвовать это золото на бедных и на церкви, но они тоже побоялись принять столько золота. Вот тогда старец о. Александр и посоветовал мне ехать в Петербург и там через какого-нибудь священника передать эти деньги на благотворительные заведения золотом же или разменять его на процентные бумаги.

А отец-то Рафаил, когда я собирался ехать в Питер, попался мне на станции и спрашивает: «Ты куда, Василий Николаевич?» — «В Петербург, — отвечаю, — по делам. Надо мне посоветоваться с каким-нибудь умным священником, только никогда я там не бывал и никого не знаю». — «А ты вот как приедешь на Варшавскую станцию, — говорит он мне, — спроси любого извозчика: где тут Общество, в котором живет о. И. П.? Тебе всякий укажет его».

Я так и сделал, прямо с машины да к вам. Я слышал, батюшка, что вы во многих благотворительных делах принимаете участие, так не угодно ли, я 29-го мая в 10 часов утра привезу вам шкатулку с сорока или больше тысячами золотом. Вы можете его разменять или так передать его на богоугодные дела, иначе деньги мои даром пропадут. А мне достаньте к понедельнику только 2000 рублей бумагами.

Встретьте меня на вокзале, мы с вами вместе повезем шкатулку к вам на дом, тут вы мне передадите 2000 рублей, и я сейчас же отправлюсь обратно...

Здесь отец Иоанн несколько времени помолчал. Затем вздохнул и продолжал:

— Да!.. Вот что рассказал мне этот плут. И если кого Бог захочет наказать, то разум отымет... Представьте: я ему поверил! Мысль, что такие большие деньги, зря пропадающие, можно употребить на дела богоугодные и благотворительные, смутила меня.

Я подумал, обсудил обстоятельства дела, подверг мнимого Ельбиновича некоторому допросу и еще более уверился в истине его слов. Да! Я согласился...

Старик покачал головой и опять помолчал.

— Итак, 29 мая к 10 часам утра, — продолжал он, — приехал я на Варшавский вокзал. Смотрю, действительно идет ко мне навстречу Ельбинович со шкатулкою и тихо говорит: «Вот здесь ровно 30 тысяч, а вы привезли мне 2 тысячи?» — «Поедемте, — говорю, — со мной, я посмотрю, что вы привезли, и тогда дам вам две тысячи». — «Ах, батюшка, ужели вы такой, что, получая 30 тысяч, мне не доверяете и двух? Мне сейчас же нужно ехать обратно, боюсь, за мной, кажется, следят. Я приеду к вам 10 июня непременно и тогда узнаю, как вы распорядились с моими деньгами».

По своему простодушию, — закончил отец Иоанн, — я доверился мнимому благодетелю бедных, вручил ему пакет с двумя тысячами, простился с ним и приехал домой.

Раскрываю шкатулку, крепко окованную жестью, и что же в ней нахожу? Какую-то гарь вроде коксовой пыли, а внутри кирпич, на котором надпись: «Соболев» — очевидно, фамилия кирпичного заводчика... И затем в сердце упрек за доверие к мошеннику.

Скажите, ради Бога: есть ли какая-нибудь возможность отыскать мошенника при помощи тех билетов, какие я ему передал и номера которых перечислены в протоколе? Что вообще мне делать?

Выслушал я повествование почтенного батюшки, развел руками и невольно спросил:

— Неужели же вам, отец протоиерей, не пришло ни разу в голову, что человек вам врет в глаза, и врет притом так, что все его вранье, как говорится, белыми нитками шито?

Отец Иоанн сокрушенно вздохнул.

— Что поделаете!.. Сам теперь вижу. Но уже верно, как я говорил, если Бог захочет кого наказать, то прежде разум отымет... Представьте себе: я как-то сразу всему поверил! Мысль за 2000 рублей иметь чуть ли не 50 тысяч на дела благотворительности меня ослепила...

— Уж не знаю, что удастся с этим делом, — сказал я. — Прежде всего, конечно, вы подадите мне об этом всем форменное заявление и приложите опись процентных бумаг, врученных вами мошеннику.

Отец Иоанн беспокойно заерзал на месте.

— Все будет держаться в надлежащем секрете, — сказал я.

Батюшка просветлел.

— У меня, признаться, есть и то и другое, — сказал он, вытаскивая бумаги. — Только, пожалуйста, секретно. Вы сами понимаете...

— Понимаю, понимаю. Будьте покойны. Тем не менее, — продолжал я, — скажу вам откровенно: трудное это дело! Разве что мошенник будет настолько неопытен, что теперь начнет разменивать процентные бумаги, если только он не разменял их в день получения же... Особых, разительных примет у мошенника вы не заметили?

— Нет! Лицо самое обыкновенное, незначительное. Жиденькая бородка, усики... Носит фуражку с козырьком... с виду похож и на лакея, и на мещанина, и на мастерового... среднего роста...

— Ну, вот видите... Да таких тысячи ежедневно вы встретите на улице!

Отец протоиерей сокрушенно вздохнул.

— Да, правда! — произнес он уныло. — Но... Ельбинович? В Острове? — полувопросительно сказал он.

— А я уверяю вас, что никакого Ельбиновича в Острове нет. Впрочем, наведем справки... Постараемся. Приложим все усилия, чтобы найти этого благотворителя.

— Да! Благотворитель! — произнес батюшка.

На этом мы расстались.

Послал я на всякий случай в полицию города Острова запрос, нет ли у них такого мещанина Ельбиновича, сообщил банкам и конторам номера попавших в руки мошенника серий и билетов... Но дело на этом пока остановилось.

Из Острова, как я и думал, получилось известие, что никакого Ельбиновича у них нет, и я ломал себе голову, как напасть на следы этого искусного мошенника. Не прошло и нескольких дней, как новая проделка этого мошенника убедила меня, что он здесь, живет и здравствует в Петербурге или около него.

Оказалось, что приблизительно в те же дни, когда он оборудовал «дельце» с отцом Иоанном П., точь-в-точь такую же мошенническую штуку он проделал с архимандритом Чер-го монастыря Мелетием. Дело было так.

Монах Чер-го монастыря встретил на Сенной площади неизвестного ему человека, который вступил с ним в разговор и сказал между прочим, что он желает сделать большое пожертвование на монастырь, но предварительно хотел бы переговорить с настоятелем монастыря архимандритом Мелетием. Монах сообщил незнакомцу, что архимандрита можно видеть в такой-то день и час в часовне Иоанна Богослова, на углу Моховой и Пантелеймонской улиц. Неизвестный явился в назначенное время к архимандриту и рассказал ему следующую историю.

Свояченица его жила на содержании у графа Ш. Соблазнившись его состоянием, она украла у него шкатулку, в которой находилось золота на шестьдесят тысяч рублей. Золото это она передала ему. Вскоре в доме графа случился пожар. Когда выбрасывали вещи из окон, свояченицу его ударили нечаянно утюгом и убили на месте. Утайка шкатулки была обнаружена, и его судили, но «оставили в подозрении» и уже много лет следят за ним, не окажется ли у него большой суммы денег, почему он желает пожертвовать их на монастырь. Ему же просит дать только три тысячи рублей наличными кредитными билетами...