В кабинете появилась прислуга.

— Батюшка, там человек какой-то вас спрашивает.

— Кто такой? Что ему нужно?

— Да так... не разберешь. Не то господин, не то простой... В черном сюртуке, в пальто летнем сером. Говорит, что личное дело есть. Поговорить, говорит, желаю. Очень важное дело, мол... Нарочно для этого в Петербург приехал.

— Гм... — в раздумье произнес батюшка. — Ну, проси.

Прислуга ушла, и через минуту перед отцом Иоанном стоял среднего роста сухощавый человек с черными, бегающими во все стороны глазами, с черными усами и жиденькой черненькой же бороденкой.

— Благословите, отец! — устремился он, сгибаясь и сложив корзиночкой обе руки, увидя священника.

— Бог благословит... Во имя Отца и Сына, — проговорил батюшка, осеняя пришедшего широким крестом. — Чем могу служить вам?

Новоприбывший поймал руку батюшки и подобострастно ее поцеловал.

— Я по важному делу, батюшка. По очень важному и секретному к вам делу. Дело такое есть, которое хочу вам, как на исповеди, рассказать... как на исповеди, батюшка! Только вам, лично, с глазу на глаз.

— Что ж, если такое важное дело, то рассказывайте. Но почему вы именно ко мне обратились, а не...

— И об этом сейчас расскажу, ваше благословение, только, пожалуйста, глаз на глаз, — проговорил, озираясь, сухощавый человечек.

— Да говорите! Мы одни, — сказал батюшка.

— Нет уж, дверцу, дверцу-то позвольте припереть! — как-то тревожно проговорил незнакомец.

Дверь в кабинет была заперта. Батюшка и неожиданный посетитель уединились. Что говорили они, о чем... Неизвестно. Но беседа их продолжалась добрый час или даже два.

Когда матушка, знавшая, что муж любит, чтобы ему спустя час-другой после обеда подавали стакан чая с лимоном, подошла было к кабинету, то натолкнулась на запертую дверь.

Она постучала. Дверь отворил сам батюшка. Он был, видимо, взволнованным и даже вспотел.

— Прислать тебе чаю? — спросила матушка.

Батюшка замотал рукой.

— После, после! Не мешай... Важное дело!

Он снова захлопнул дверь и заперся на замок.

Наконец дверь отворилась, и таинственный посетитель на цыпочках проследовал из кабинета. Отец Иоанн сам проводил его до передней, и здесь между ними произошел прощальный, вполголоса, разговор.

— Так, значит, до 29-го? — спросил уходивший.

— Да, да... до 29-го! — подтвердил батюшка и захлопнул за гостем дверь.

29 мая того же 188... года пристав 1-го участка К-ой части явился ко мне вечером и сказал:

— Какое-то загадочное и интересное дело...

— В чем дело?

— Да вот отец Иоанн П. подал заявление в часть. Кто-то с ним ловкую шутку сыграл... Мы уже составили протокол, словом, все оформили. Теперь уж, видно, вам приняться за розыски.

— А ну, покажите-ка заявление отца Иоганна.

Пристав подал мне бумагу, где я прочел следующее:

«Мая 20-го сего года зашел ко мне какой-то дотоле неизвестный мне человек, лет около 30—40, назвавший себя прибывшим из города Острова (Псковской губ.) тамошним мещанином, торгующим льном, Васильем Николаевым Ельбиновичем, который рассказал мне о различных постигших его несчастных обстоятельствах, прося меня усерднейше спасти его от угрожающей ему опасности одолжением ему на одну неделю 2000 руб. Убежденный его мольбами и клятвами о возвращении долга через одну неделю, я дал ему просимое: 1300 руб. процентными бумагами и 700 руб. кредитными билетами и сериями, без всякой расписки, единственно по христианскому состраданию к его несчастному положению. Но прошло более недели, и мой должник ко мне не является. Предполагая, что в этом случае я обманут в чувствах моего сострадания к такому человеку, которого, может, и не существует в г. Острове под названием В. Н. Ельбиновича, я, вместе с сим, прошу заявить о том и сыскной полиции».

Далее подпись и все как следует по форме. После же всего такой характерный Post-Scriptum. «До времени покорнейше прошу мое звание, имя и фамилию не печатать в «Дневнике приключений».

Прочел я это заявление, посмотрел составленные по этому поводу околоточным протоколы с опросом отца И. П. и покрутил головой...

— Знаете ли, ведь это все не то, — сказал я приставу.

— Как так не то? — спросил он.

— А так. Есть здесь что-то недоговоренное. Ну, посудите сами: станет ли кто давать две тысячи рублей человеку, пришедшему с улицы? Доброе сердце — дело, конечно, хорошее. Но если в таком деле руководиться только добрым сердцем, то что же и претендовать на воспользовавшегося излишней доверчивостью? Если отец Иоганн дал человеку с бухты-барахты 2000 рублей без всяких расписок, без удостоверения о личности, о кредитоспособности, единственно руководясь состраданием, то чего же он удивился, что ему не отдают деньги. Никакого такого Ельбиновича в Острове, я вперед уверен, нет, и занимайтесь дальше этим делом сами, а я отказываюсь... Так и передайте отцу И. П.

— Мне, признаться, и самому многое странно в этом деле, — сказал пристав. — Действительно, что-то странное...

Он ушел.

Пристав-то ушел, но через день или два у меня на квартире уже сидел отец Иоанн. Это был очень симпатичный и представительный, весьма уже пожилой человек. Прежде чем заехать, он писал ко мне, убедительно прося назначить ему, в уважение к его положению, такое свидание и в такой час, чтобы это не было при людях и не бросалось в глаза.

Отец Иоанн был заметно взволнован и несколько бледен.

— На старости лет каяться приходится, просить совета и доброй услуги, — начал он. — Я расскажу вам сейчас со всей откровенностью случай, где я сделался жертвой самого наглого мошенничества...

— Да, пожалуйста, батюшка: именно с совершеннейшей и полнейшей откровенностью! — подтвердил я.

— Как на духу! Ну, вот, слушайте.

И отец И. П. поведал мне действительно довольно любопытную историю. Вот она. Передаю ее по возможности собственными словами рассказчика.

20 мая, около часу или двух пополудни, является ко мне на квартиру какой-то неизвестный мне человек, на вид лет 30—40, судя по одежде мещанин, лакей или мастеровой, и просит переговорить с ним «по секрету, как на исповеди» (это его подлинные слова) о каком-то весьма важном деле. Дело это он может открыть только мне потому, что, живя в г. Острове, он много слышал обо мне хорошего от разных лиц, духовных и светских.

А потому, никогда не бывавши, по его словам, в Петербурге, он, по совету какого-то живущего в г. Острове старца 93 лет, священника о. Александра, а также и по указанию тамошнего монаха-сборщика, бывавшего в Питере, по имени о. Рафаил, решился сесть на машину, приехать в Петербург, чтобы переговорить со мной и передать мне тайну, которая давно лежит у него на душе, а затем, через 4 часа, в тот же день возвратиться в г. Остров.

Приняв его у себя в кабинете и затворив дверь, я спросил его: — Кто же вы такой и в чем ваша тайна?

— Я, — отвечал он, — уже говорил вам, батюшка, что живу в Острове и занимаюсь теперь закупкою и продажею льна, который отправляю в Ригу. А прежде я служил в качестве управляющего в имении графа Ш. Зовут меня Василий Николаевич Ельбинович. Тайна, которую я хочу доверить вам, состоит в следующем.

Когда я жил у графа, то наложницей у него была полька по имени Антонина. Граф как-то уехал за границу и оставил все свое имущество в распоряжение Антонины. Между прочим, он передал ей шкатулку с золотыми империалами, тысяч на шестьдесят. Антонина, по отъезде графа за границу, сошлась со мной и во время пожара, который случился в доме графа в его отсутствие, она принесла эту шкатулку с золотом ко мне и сказала: «Спрячь ее подальше, после мы воспользуемся ею».

Я взял шкатулку и зарыл ее в саду, в таком месте, где отыскать ее посторонним было трудно. Графу телеграфировали о пожаре, он отвечал, что золото в огне не сгорает, а обращается в слиток, который он и велел отыскать и переслать ему. Но его люди все изрыли, а слитка не нашли.