— Вы уже вторую неделю выглядите крайне озабоченным, Сашхен.

Шеф жандармов пожал плечами: поход.

— Нет, тут дело не в походе. У вас, простите, как у полковой лошади при виде круга, хвост начинает плескаться по ветру от одного слова: война.

«Молодость. Много воспоминаний».

— Вы ведёте какую-то игру, — напрямую заявил министр финансов. — А я не у дел.

«Вот уж никогда бы не заподозрил нашего счетовода в склонности к интригам», — подумал Бенкендорф. Но общее прошлое в салоне вдовствующей императрицы и крайнее уважение, которое он питал к Егору Францевичу, заставили генерала искать пристойных выражений для отказа.

— Вы уверены, что хотите принять участие? Дело не самое чистое.

Канкрин кивнул. В тот роковой день, когда страсти поулеглись, он спросил у жены:

— Матушка, как называется книга Гофмана, которая валяется у тебя на столе?

— «Повелитель мух», — немедленно отозвалась Катерина Захаровна и тут же пустилась пересказывать содержание, известное ей, кстати, тоже понаслышке.

«Что ж, господин повелитель мух, — думал её благоверный, — поиграем? Мне самому интересно, что внук раввина сделает с сыном португальской баронессы?»

— Я уверен только в том, — сказал он Бенкендорфу, — что мне нужно всё, имеющееся у вас на Министерство иностранных дел.

Жирный куш. Такого запроса Александр Христофорович не ожидал.

— Вернее, на Нессельроде? — уточнил он. Неужели Канкрин вошёл в столкновение с Карликом? Ценное приобретение для его собственной коалиции.

— На Нессельроде, — храбро кивнул Егор Францевич.

— И вас допёк?

Снова глубокий кивок.

Шеф жандармов сделал вид, что раздумывает, взвешивает «за» и «против».

— Мне потребуется ответная услуга, — наконец проговорил он. — Государь на юге обозрит Одессу и окрестности. Я хочу, чтобы вы по своей финансовой части наилучшим образом отозвались о неусыпном попечении графа Воронцова.

Канкрин задумчиво кивнул. Он не имел ничего против Михаила Семёновича. Граф тащил на горбу наместничество и ухитрялся в дни крайнего падения оборота южных портов обогащать население за счёт пароходной компании.

— Я дам самый лестный отзыв, — проговорил министр. — Жаль, что на Воронцова написали донос. Ещё прискорбнее, что государь его принял. Уж не от Нессельроде ли? Не один ли зуб у нас с вами болит, ваше высокопревосходительство?

Александр Христофорович сдержанно ухмыльнулся.

— Мои материалы — ваши.

Они таинственно пожали друг другу руки и разошлись с чувством удачно заключённой сделки.

Донос на Воронцова лежал на дальнем левом краешке стола, но государь к нему больше не возвращался. Никса заботили другие дела: в январе в поход выступила гвардия, ни шатко ни валко шла осада Браилова. Основные силы скапливались у Силистрии.

Пора было выезжать самому, а он всё тянул, всё ждал чего-то, точно задержка могла изменить положение в семье, примирить их с женой. Хотя они и не ссорились.

Однако напряжение становилось с каждым днём всё нестерпимее. Сухие красные глаза Александры Фёдоровны всё требовательнее и неотступнее. «Это я её развратил», — с упрёком говорил себе Никс. Женщины по натуре так чисты, что им обычно хватает самых возвышенных, платонических отношений: любовь к близким, к родным, забота о детях, привязанность к мужу — вот их хлеб. Лишь с трудом они уступают необузданным желаниям своих повелителей, питая отвращение к плотскому, но угождая мужьям из смирения.

Всё это Никс недавно прочёл в английской медицинской брошюре доктора Уильяма Актона «Гигиена новобрачных». Дожил! Если бы не домашняя беда, глаза бы эту пакость не видели!

Книжка лежала в верхнем ящике стола, под кипой самых нужных бумаг. Не приведи бог кто увидит! Он же сгорит со стыда.

Особенно возмущала картинка беременной дамы в разрезе. Янычарство какое-то! Кто же их препарирует? С другой стороны, любопытно: вот, оказывается, как всё устроено. И младенец зачем-то вниз головой! Государь в пятый раз становился отцом, но никак не предполагал, что, гладя макушку живота жены, щекочет пятки собственному ребёнку.

Рассматривание сей картинки вызывало у него смущение пополам с горячкой. Ладони становились влажными, воротничок взмокал. Он бы дорого дал, чтобы никогда больше не видеть подобную мерзость. И одновременно, чтобы, изучив её во всех подробностях, перейти к следующей. Жаль, британский эскулап снабдил трактат малым числом иллюстраций!

Никс захлопнул книжку и прошёлся. Надо было решать, какие войска оставлять в городе, какие взять с собой в поход. Но в голову лезла одна жена в разрезе, и избавиться от видения не представлялось возможным.

В целом он был согласен с автором: дамы устроены не в пример деликатнее мужчин и не нуждаются в грубых удовольствиях. Но, если их приучить к подобным упражнениям, переходят границу дозволенного легко, и возврата назад нет. Ибо мужчина живёт умом, а женщина — чувствами. Чувствительность, похвальная в девице, легко обращается в свою противоположность — необузданную чувственность. Тогда самое кроткое создание теряет узду и становится истинной менадой. «Для удовлетворения своей похоти они стаями носятся по лесам, душат змей и разрывают в клочья случайно встреченных путников», — стращал врач.

«Хорошо, что мы с Шарлоттой успели остановиться!» — с облегчением вздыхал Никс. Хотя, если посмотреть, ничего хорошего. Он примерно представлял, что станет с супругой: перетерпит — в книжке так сказано. Но что будет с ним?

Честный от природы, Никс не мог накладывать на жену столь тяжкие вериги, не разделяя полностью её страданий. В этом суть семьи — всё пополам. Хотя ему, конечно, труднее. Она скоро успокоится и вернётся к вечному девичеству. А он, как существо грубое, большое и сильное, всегда будет нуждаться в низких удовольствиях. Но разве сильный не должен брать на себя самый большой груз?

Сначала казалось, они выдержат сравнительно легко. Разве семья зиждется на одной постели? Но уже через пару дней оказалось… очень даже зиждется. Да бог с ними, с его страданиями, мужчина всегда найдёт им выход. Страдала Шарлотта! Её чувству единения с супругом не хватало близости. Тепло братских объятий возжигало в обоих иную горячку, которую приходилось гасить усилием воли. Или топить в слезах, как она часто делала.

Чтобы избежать вожделения, не следовало даже касаться друг друга. Он перешёл спать в кабинет. Слёз за стеной стало больше.

— Ты полностью владеешь мною, — уверял муж. — Я ведь здесь, на раскладной кровати. И никуда.

Это её не утешало. Хуже того: и смотреть друг на друга минутами становилось нестерпимо, говорить, встречаться за завтраком… Они заметно отдалились. Холодность и принуждённость поселились там, где прежде царило безграничное доверие. Но хуже всего: дети чувствовали и с удивлением поглядывали на родителей — что стряслось?

Нет, супружеские отношения — это нечто совсем другое, чем уверяет британец. Они включают не двоих, а троих, четверых, пятерых и т.д. Они каждого и всех вместе делают счастливыми. Или несчастными.

Он был счастлив с Шарлоттой с первой до последней минуты. Как только увидел, или ещё раньше — как только вообразил её. В тринадцатом году брат, покойный государь Александр, приехал домой через Берлин и обронил матушке, что старшая из прусских принцесс вроде бы уже вошла в возраст и подходит для третьего царевича, то есть для него. Никс услышал стороной, даже не от матери, и страшно взволновался. Ему исполнилось 17, он думал о женщинах, но ни одна не могла восприниматься как годная. Ибо принцам готовят принцесс, а последние водятся не в каждом лесу. И вдруг… Он услышал её имя. И все последующие ночи склонял на разные лады. Шарлотта.

Эта таинственная девушка представлялась венцом добродетелей: нежная, скромная, стыдливая, прекрасная. О, конечно, прекрасная. Ведь красота — само собой разумеющееся приданое принцессы. Разве могло быть иначе?