Сие был провал. Для тех, кто готовил подкоп. Государь сделал выбор. История изувера Измайлова, дважды судимого, но вышедшего сухим из воды, оказалась как нельзя кстати.
— Вот вам и чиновники на местах, — распекал император членов Государственного совета. — Жаловаться на политический надзор они изволят!
Бенкендорф сидел скромно и разглядывал отражение люстры в отполированном ногте большого пальца. Ловил на себе негодующие взгляды и делал вид, что его происходящее не касается.
— Вы сумели на сей раз оправдаться перед государем, — сказал ему после заседания Дашков. — Но юстиция от ваших идей страждет.
Александр Христофорович был человеком впечатлительным. По трое суток после неприятного разговора мог вспоминать неловкость и повторять слова обидчика. Но умел, если надо, подобраться.
— Мне казалось, что юстиция страждет от неисполнения законов, — вежливо заметил он. И пошёл, внутренне мучимый придирками товарищей. Одинокий. Непонятый. Словом, очень интересный для дам.
Единственный, можно сказать, защитник целостности государственного механизма.
Дома защитнику, как водится, задали перцу, ибо писал он нерегулярно. Примирение было нежным. Рассказы о детях — увлекательными. Лизавета Андревна — пленительной и хозяйственной в одну и ту же минуту. Утром муж проснулся, довольный жизнью, и обнаружил у себя на сердце лишь две заботы. Прищучить Закревского. И начать серьёзный подкоп под Нессельроде, который не завтра, не вдруг даст плоды.
— Что вам удалось нарыть? — спросил он Канкрина, нанеся в дом министра финансов визит вежливости.
— Много польской грязи, — отвечал тот. — Сашхен, вы выглядите исключительно встревоженным.
Бенкендорф поведал о последнем разговоре с умирающей Марией Фёдоровной. Егор Францевич закивал. Для них обоих вдовствующая императрица была старой покровительницей.
— Надо держаться вместе. Всем, кого она тянула, — заключил Бенкендорф. — Ну так что за польская грязь?
Канкрин покрякал.
— Польша висит на казне, как оковы. Один миллион золотом. Ежегодно. И безвозмездно. Памятник благим намерениям покойного государя…
Ангел был уверен, что разделы — страшное преступление. Чтобы нас простили, надо платить. Деньгами. А кроме них посулами восстановить государственность и вернуть земли. Теперь руина прежней грозной башни, едва начав отстраиваться, застыла. Камень и мешки с песком отвезли к более срочным местам. Но рабочих оставили греться на солнышке и продолжали выдавать жалованье. Те привыкли бездельничать и ворчать.
— Но при чём тут Нессельроде?
Канкрин смерил более молодого товарища долгим взглядом, точно говорил: скоро сказка сказывается…
— Карла Васильевича покойный император приблизил, чтобы через него удобнее связываться с Меттернихом, австрийским министром иностранных дел, и вместе поддерживать политику Священного союза. Мой мальчик, я не слишком бегло говорю?
Шурка покачал головой. Канкрин был по уши погружён в навоз прошлого царствования. Нынешняя политика вся росла оттуда. Но и Бенкендорф многое помнил. Отчасти благодаря собственной службе. А ещё более — благодаря беседам высокопоставленных лиц за столом у Марии Фёдоровны, молчаливым свидетелем которых случался.
— Итак, Меттерних всегда оставался против приращения русской территории за счёт Польши, — продолжал Егор Францевич. — В последнюю войну Австрия заметно потеряла влияние на наш кабинет. Она будет стараться восстановить его. Во многом за счёт Польши. Когда там полыхнёт, мы будем нуждаться в помощи соседей, тоже владеющих кусками польской земли. Или, на худой конец, в их нейтралитете. Вот и повод для сближения.
Бенкендорф продолжал не улавливать, какое отношение к происходящему в Варшаве имеет министр иностранных дел.
— Вене выгоден взрыв у поляков. И Нессельроде не будет ему мешать. Часть информации, которую обязательно должен знать государь, остаётся у него без внимания и движения. До лучших времён. Ergo, — Канкрин возвёл очи горе, — если полыхнёт прямо сейчас, пока мир с турками не заключён, австрийцы будут очень довольны. Чем мы в более затруднительном положении, тем нужнее их помощь. Тем выше станут требования Вены, например, за посреднические услуги в переговорах.
Бенкендорф несколько минут молчал, соединяя соображения министра финансов со своими сведениями. Он уже знал, что покушение на Воронцова не было связано с Александером. Тот без тени раскаяния указал на польских патриотов в Дунайской армии. Александр Христофорович ещё сомневался, но, когда офицеров допросили, оказалось, что они, держа в голове план захвата Одессы — вот ведь бредовая идея! — считали последнее при Воронцове невозможным и хотели обезглавить город. Единственное сомнение вызывали их ссылки на австрийских эмиссаров, якобы готовых оплатить акцию. Теперь нити связывались.
— Нужно как можно скорее мириться с турками. И без посредничества Вены, — заключил Канкрин. — Тогда взрыв в Польше потеряет всякий смысл. Его перестанут подогревать извне.
Он ошибался.
