Последнее Лизавета Андревна умела лишь отчасти и жаловалась, что светские кумушки всегда знают, как навести разговор на скользкие предметы.

— Тогда помалкивай, — говорил Шурка.

Но сегодня он не только благословил поездку жены в дом бывших родственников на Моховой, где до приезда дочери из Вены коротала время Елизавета Михайловна, но и навязался сопровождать. Чем несказанно удивил супругу.

Теперь они чинно пили чай за круглым розовым столиком в полосатой гостиной, украшенной громоздким портретом фельдмаршала и другим, поясным, императора Александра. Под обоими стояли живые цветы. Мадам Хитрово в кои-то веки была в простом тёмном платье, правда оголявшем плечи, но к этому давно все привыкли, в белой кружевной наколке на волосах и даже в газовом платке, туго перетягивавшем место между головой и телом, которое принято называть шеей.

— Я вижу, генерал, что вы прислушались к моим вчерашним словам, — хозяйка заулыбалась, снова готовая погрозить Бенкендорфу пальцем.

Гость также сдержанно улыбнулся, не то подтверждая, не то не соглашаясь с её предположением.

— Вы почти всё время проводите возле высочайших особ, — продолжала Елизавета Михайловна. — Каким редким семейным благополучием наделил их Господь! Даже простые люди, выбирая подруг по собственной воле, почти никогда не пользуются подобным счастьем.

— Такова человеческая природа, мадам, — развёл руками Александр Христофорович. — Мы никогда не довольствуемся тем, что имеем. Но в попытке поймать большее можно всё потерять.

— Как вы правы! — всплеснула руками Хитрово. — Золотые слова. Вот я ещё не старых лет, а уже дважды вдова. — При этом она кокетливо повела плечом, показывая, что её бы хватило и на третьего, и на четвёртого мужа.

Беда, если Лизавета Андревна возьмётся ревновать. Но, к счастью, на взгляд супруги, в «старушке Хитрово» было очень мало от Мессалины и очень много от наивного самолюбования человека, которому никогда не говорили правду в глаза.

Между тем достойная дама сделала озабоченное, печальное лицо:

— Неужели этому буржуазному счастью на троне пришёл конец?

— Какие же к сему причины? — Александр Христофорович продолжал разыгрывать неведение.

— Вы знаете их лучше меня, — снова улыбнулась Хитрово. — Ах, как хорошо, что пост окончен. Сейчас принесут варенец с миндалём и выбогских кренделей.

Жена под столом наступила Бенкендорфу на ногу. Никаких кренделей. Да и орехи в сахаре…

— За одиннадцать лет можно устать от супруги, — продолжала хозяйка. — Тем более что дамы просто атакуют его величество. А он отнюдь не враг женских чар.

— Уверяю вас…

Елизавета Михайловна отмахнулась.

— Не уверяйте. Например, вчера на балу подошла ко мне леди Дисборо, такая рыжая дылда в веснушках… и говорит: «Видели вы дам, которые наперерыв ловят каждое слово государя, как птенцы — червяка? Думаете, это конец семейным добродетелям? Наше посольство занимается этим уже месяц и не может прийти ни к какому выводу». Месяц!

Бенкендорф проклял свою поездку в Штутгарт.

— «Ах, эти женщины его развратят! — Елизавета Михайловна продолжала передразнивать англичанку. — Даже я, добродетельнейшая из смертных, не могу побороть чувство ревности по отношению к вашим кокеткам, которые считают, что имеют равные со мной права обожать императора!»

— Карамзин писал, что британцы — утончённые эгоисты, — наконец, Лизавета Андревна улучила момент вставить слово, и, кажется, к месту.

— Эта дамочка предъявила мне претензии за то, что мы зовём рахит «английской болезнью», — сообщила хозяйка дома. — По её словам, на острове чудесный климат, а её соотечественники отличаются цветущим здоровьем. Так и сказала: «цветущим».

— Н-да, — озадаченно протянул Бенкендорф, — за пару месяцев, что я провёл в Англии, день-два были без дождя…

Все засмеялись.

Лизавета Андревна с удивлением смотрела то на мужа, то на Хитрово, не понимая, когда Шурка заговорил с хозяйкой дома так по-свойски, чересчур доверительно, как с короткой знакомой. А её, дуру, предостерегал!

Елизавета Михайловна тоже заметно расслабилась. В этот момент в распахнутую дверь вбежал годовалый розовощёкий карапуз и с разбегу кинулся бабушке на руки. За ним не поспевала бонна. Она постеснялась войти и застыла на пороге, глядя, как мадам Хитрово и маленький Эльстон застыли в объятиях друг друга.

— Дети — наше живейшее удовольствие, — растроганно сказала Елизавета Михайловна, передавая младенца на руки няньки. — Даже чужие, — она словно спохватилась.

Александр Христофорович хлопнул себя по коленям, что всегда служило у него признаком скорой развязки.

— Мадам, — произнёс он очень серьёзно, — вчера вы говорили от имени дворов. Не стоит ли поговорить от вашего собственного?

Хитрово выжидала, вопросительно глядя на собеседника.

— Вам покровительствует прусский королевский дом. Как вы находите, будут ли пожертвования на маленького князя Эльстона столь же щедрыми, как сегодня, если отношения государя и государыни разладятся?

Елизавета Михайловна никому не позволяла на себя давить.

— Я воспитываю этого малютку, оставшегося сиротой при живых родителях, и очень к нему привязана. Только и всего.

— Но что если пожертвования пресекутся? Как вы тогда поступите? — настаивал генерал.

Мадам Хитрово не выдала своего беспокойства.

— Не думаю, что принц Вильгельм окажется столь забывчивым. Ведь речь о его ребёнке.

— Как вы сумели его убедить, — напомнил Александр Христофорович. — Однако найдутся те, кто захочет убедить в обратном. При нынешних отношениях в августейшей семье Вильгельм часто бывает здесь. Видится с сыном. Связь порвать нелегко. Но когда визиты станут редки, сугубо официальны? Вы понимаете?

Она понимала. В ней боролись противоположные чувства. Недаром говорят: любовь к внукам — самая сильная.

— Дитя всё равно останется здесь, — глухо проговорила Елизавета Михайловна. — Я поделюсь с ним последней горбушкой хлеба. — Эта смешная молодящаяся женщина была способна на сильную привязанность.

Бенкендорф склонил голову.

— Подобного развития событий можно избежать, мадам. Вам самой выгодно, чтобы в императорской семье царил мир.

Елизавете Михайловне стало неловко за то, что вчера она говорила противное.

— Я лишь передавала мнение дворов…

— И я благодарен. Но теперь будем играть вместе, — генерал широко и радушно улыбнулся. — Мои офицеры могут собирать слухи. Но у меня никогда не было и не будет вашей власти их распространять. — Вот теперь он поднял палец. — Сделайте так, чтобы общество отвернулось от княжны Урусовой. Чтобы её избегали. При таком поведении это нетрудно. Пусть убирается в Москву.

Мадам Хитрово несколько минут обдумывала сказанное. Потом кивнула.

— Пожалуй, это достижимо. Нужно только, чтобы ей отказали от нескольких домов. Но как быть с Завадовской? Она живёт в Петербурге и является при дворе чуть не каждый день.

Александр Христофорович пожал плечами.

— О падении Влодек позаботятся её же соплеменники. Стоит им показать интерес, как интерес государя угаснет.

На обратном пути в карете Лизавета Андревна испытующе смотрела на мужа и молчала.

— Чего? Ну, чего? — наконец всполошился Шурка.

Жена только покачала головой.

— Как тебе это удалось? — наконец сказала она, точно записывая на его счёт очередную пакость. — Ты заставил мадам Хитрово — заставил, понимаешь? — действовать низко.

— Думаешь, у меня получилось? — озабоченно переспросил муж.

Потом положил ладонь на скрещённые руки жены и добавил уже другим голосом:

— Я знаю, что тебя беспокоит. А если бы с нами? А если бы про нас? Благодари Бога, что мы никому не нужны.

Канкрин встретил Бенкендорфа на докладе у императора. Он нарочно приехал в четверг, в день, назначенный начальнику III отделения, и после вполне предвидимой головомойки у государя увлёк Александра Христофоровича прочь из приёмной.