Мама кивает, явно не веря ни одному слову, но решает оставить этот вопрос без дальнейших комментариев.

"Хорошо",— думаю я, проходя мимо нее. Желание сделать что-то назло появляется внезапно. "Ты победил сегодня, кусочек, но знай, завтра я буду сильнее!"

Уже на кухне я беру вилку и пробую совсем маленькую порцию. Чизкейк медленно тает во рту, словно шелк, растекающийся по вкусовым рецепторам. Глаза сами собой закрываются от удовольствия. "Ну вот, началось", – думаю я, чувствуя, как от маленького кусочка у меня внутри разгорается аппетит.

Стою посреди кухни и продолжаю гипнотизировать оставшийся торт. "Ну ладно, еще одну крохотную вилочку, это не конец света", – убеждаю себя. Вилка снова погружается в торт, и новый кусочек отправляется в рот. Внутренняя борьба набирает обороты.

"Не смертельно,"— утешаю себя, подбираясь к третьему кусочку. Вдруг из ниоткуда возникает голос совести, который в моей голове звучит как строгий балетный наставник: "Алена, помни о диете и своем выступлении! Чизкейк — не часть тренировочного плана!"

Я вздыхаю и откладываю вилку. "Ладно, ладно, ты победил, голос совести,"— думаю я, хотя искушение съесть еще до сих пор владеет мной.

Усмехаюсь, представляя, как на тренировке я рассказываю подругам об этом эпическом сражении с куском торта.

Бодро шагнув к холодильнику, убираю остатки подальше, словно отправляю врага в ссылку. Закрываю дверцу холодильника и вытираю крошки с губ. "Маленькая победа тоже победа,"— мысленно поздравляю себя, направляясь обратно в комнату.

Устроившись поудобнее на мягкой кроватке, я собралась было мысленно отругать Алекса за свой срыв. Но, воскресив в памяти его образ, мысли мои потекли в совершенно другом направлении. Стандартном для девушки моего возраста, но совершенно не свойственном мне.

Это пугает.

Его взгляд, полный скрытой злости, смешанной с растерянностью, застрял у меня в голове, как назойливая мелодия. Почему-то вместо того, чтобы испытывать привычное раздражение, я начинаю замечать его сильные руки, уверенную походку и дерзкую улыбку. От этих мыслей у меня внутри возникает странное, незнакомое ощущение. Грудь наполняется теплом, а сердце начинает биться быстрее, как будто от одного воспоминания о нем.

— О Господи, что со мной не так? — шепчу я, уткнувшись лицом в подушку, словно она может дать мне ответ.

Эти новые, пугающие мысли не дают покоя. Я всегда была сосредоточена на танцах, дисциплине и диете. В моем мире не было места для такого рода фантазий, и сейчас это сбивает с толку. Почему Алекс вызывает во мне такие чувства?

Его мускулистые руки, которые, казалось бы, могли с легкостью поднять меня в танце, сильные и уверенные, теперь представляются мне не просто инструментом для физической работы, но чем-то гораздо большим. Я вспоминаю, как его пальцы коснулись моей руки за ужином, и от этого прикосновения у меня внутри все перевернулось. Это было мимолетное касание, но оно заставило меня чувствовать себя иначе, чем когда-либо раньше.

— Просто усталость, — убеждаю себя, — стресс из-за переезда и напряжения от встречи с ним. Все это скоро пройдёт.

Но как только я закрываю глаза, передо мной возникает его образ. Я представляю, как он смотрит на меня, его глаза сверкают с каким-то особенным огоньком. Воспоминания о его улыбке, такой самоуверенной и одновременно вызывающей, наполняют меня непонятным трепетом.

Я даже не заметила, как начала представлять, каково было бы почувствовать его руки на своей талии, его дыхание рядом с моим ухом, его губы, приближающиеся к моим. Эти мысли кажутся запретными, но они все равно не отпускают. Тело отзывается на них нежным трепетом, томлением внизу живота, как будто мне хочется испытать все это наяву.

— Нет, так дело не пойдет, — говорю я себе вслух, пытаясь вернуть самоконтроль. — Я должна сосредоточиться на балете, на своей цели. Все остальное — неважно.

С этими мыслями я снова укладываюсь, надеясь, что сон прогонит все ненужные фантазии и вернет мне привычное спокойствие. Но сердце все равно бьется быстрее, и ощущение внутреннего тепла, вызванное мыслями об Алексе, не дает мне покоя.

Всю ночь мне снятся обрывки снов, я не могу досмотреть ни одну сцену до конца. И везде фигурирует Алекс. Я слышу его завораживающий тембр голоса, вижу его губы, руки так близко от меня…

— Не на Тибет, а на Луну надо от тебя бежать, — бормочу сквозь сон.

Алена

Просыпаюсь разбитой и хмурой. Голова ватная.

Бросаю взгляд в окно и хмыкаю. Надо же, даже погода под стать настроению. Тяжелое небо стального цвета, грозящее вот-вот пролиться мокрым снегом.

Так вот ты какое, взросление. Почему именно сейчас? Так не вовремя… И совсем не с тем человеком. Ирония судьбы какая-то.

В шестнадцать мне было вообще не до парней. Моя чувственность спала крепким сном. Не разбудишь. Хоть Алекс и пытался. Тогда у нас была возможность замутить, но меня это попросту не интересовало. И даже тогда, когда я подумывала попробовать ради интереса, это все было будто не по-настоящему, напоказ. Смотрите все, я нормальная, даже парень у меня есть!

Воспоминания о тех днях наваливаются как тяжелое одеяло. Алекс, со своей дерзкой уверенностью, всегда казался таким бесстрашным и решительным. Он был старше, опытнее, и казалось, что он знает все о жизни, что я тогда только начинала понимать. Но мои чувства были холодными и равнодушными, как снег на улицах нашего города зимой.

Теперь же все иначе. Вместо привычного равнодушия я чувствую странное, непривычное волнение. Мое сердце начинает биться быстрее каждый раз, когда я думаю об Алексe. Эта новая, пугающая чувственность захватывает меня врасплох. Что изменилось? Почему теперь, когда у нас нет шанса быть вместе, мои чувства внезапно проснулись?

— Боже, какая глупость, — шепчу я себе, потирая виски. — Почему все так сложно?

Возможно, это просто влияние обстановки, новые впечатления и стресс от переезда. Возможно, это просто временное помешательство, и скоро все вернется на круги своя. Но от этих мыслей мне не становится легче. Алекс... Почему именно он?

Как мне справиться с этим? Я встаю с кровати, решив, что нужно отвлечься.

Покопавшись в чемоданах, так и не разобранных до конца, я выуживаю со дна альбом для скетчинга и набор карандашей разной твердости. Мое “guilty pleasure”*, тщательно скрываемое от мамы. Она бы это не одобрила. Всегда лучше лишний раз потренироваться, но никак не рисовать.

Сажусь у окна, положив альбом на колени, и начинаю наугад водить карандашом по бумаге. Линии складываются в нечто неопределенное, но в то же время родное. Нечто, что мне хотелось бы поймать и удержать на листе. Рисование всегда было моим тайным убежищем, моим способом убежать от реальности и отдохнуть. В балете все подчинено строгой дисциплине, каждый шаг, каждый жест рассчитан и отточен. А здесь, в моем маленьком мире карандашей и бумаги, я могу быть свободной.

Сегодня руки сами выводят на бумаге его лицо. Черты Алекса появляются на белом листе, словно призраки из моего подсознания. Его решительные глаза, чуть вздернутый нос, упрямый подбородок. Легкая тень на щеках от начинающей пробиваться щетины. Легкая улыбка, скрывающая уколы его язвительного юмора. Как бы я ни старалась, не могу избежать этих мыслей.

— Что ты со мной делаешь, Алекс? — шепчу я, смотря на его изображение на бумаге.

Рисование помогает мне немного успокоиться. Вдыхаю глубже, концентрируясь на каждом штрихе, на каждом изгибе линии. Время летит незаметно, и я забываю о своих переживаниях и страхах. Но когда изображение завершено, я снова возвращаюсь к реальности.

Смотрю на портрет, испытывая странное смешение чувств. Он получился слишком живым, слишком настоящим. Как будто Алекс сам смотрит на меня с этой страницы, осуждающе и одновременно с любопытством. Прячусь за собственным рисунком, пытаясь понять, что же на самом деле чувствую.