Стук кружки о раковину проходит фоном, Аленка вцепляется в столешницу обеими руками, чтобы обрести опору. Я покачиваюсь немного бедрами в такт своим движениям.

Гортанные стоны Аленки становятся громче, и я зажимаю ее рот одной рукой.

— А ты у меня громкая, да, птичка? — ускоряю движения, чувствуя пульсацию клитора пальцами.

Ее бедра начинают мелко-мелко дрожать, и я понимаю, что она скоро кончит. Да и я, честно говоря, долго держаться не в состоянии.

Наши шумные вздохи разносятся в тишине кухни, оповещая о приближающейся кульминации.

— Что здесь происходит? — громкий голос врывается в мое сознание.

Алена

Я в такой дезориентации, что только через секунду понимаю: мама пришла вниз, видимо, чтобы попить воды. В голове тут же всплывает фраза Алекса про «провокационную позу». Он не растерялся, схватил кружку из раковины и потянулся к верхней полке шкафа.

— Ну вот, кружка на месте. Я пойду к себе, — произносит, делая вид, что просто помог мне с посудой.

— Стой, — мама грубо хватает его за запястье, не давая выйти.

— Мам, что ты выдумала? Дай Алексу пройти, — пытаюсь переключить ее внимание на себя.

Ее глаза сужаются до узких щелочек, и я чувствую, как от нее исходит ярость.

— Ты! — голос ее срывается, и я замечаю, как ее буквально трясет от гнева. — Неблагодарная!

— Мама, успокойся, — стараюсь говорить как можно спокойнее, хотя внутри все кипит.

— Успокоиться? — ее голос становится громче, почти истеричным. Она делает шаг вперед, сжимая кулаки. — Ты понимаешь, чем я ради тебя пожертвовала? Столько лет пахала, чтобы ты не знала ни нужды, ни бед, чтобы у тебя все было! — голос дрожит от сдерживаемых эмоций. — Я искала мужчину, который мог бы стать тебе отцом, который бы позаботился о нас, дал нам возможность жить нормально! И что я вижу в ответ?

Я замечаю, как ее глаза сверкают от злости, лицо напрягается.

— Единственное, чего я прошу — это нормальные семейные отношения! Семейные! Что здесь непонятного? Я что, по-китайски говорю? — она тяжело дышит, не сводя с меня взгляда.

У меня между бедер до сих пор пульсирует, сердце стучит в бешеном ритме. Все, чего я хочу, чтобы Алекс закончил то, что начал. Мне плевать сейчас на то, что хочет мама. Я, наверное, и правда неблагодарная, если меня беспокоит в данный момент только одно, что мне не дали кончить. Это ужасное ощущение, я вам скажу. Сердце долбит о ребра, разгоняя жар по всему телу. Соски трутся о футболку, вызывая дискомфорт. Смазка пропитала трусики и, возможно, штаны, неприятно холодя кожу. Низ живота тянет так, что я готова буквально выгнать маму, только чтобы прекратить это. Стою, переминаясь с ноги на ногу, инстинктивно сжимая бедра.

Я впервые в жизни выбираю себя и свои ощущения. Необычно, что сказать. И я злюсь, здорово злюсь, что она опять, в который раз уже, прерывает нас. Да сколько можно!

Мама продолжает кричать, но я не могу больше притворяться послушной и благодарной дочкой. Слишком долго я поступалась своим комфортом, своими желаниями ради нее. И вот оно — тот самый момент, когда я больше не могу так жить.

— Мам, хватит! — мой голос резко прерывает ее тираду, и на этот раз я не отступаю. — Я не собираюсь всю жизнь проживать по твоему сценарию! У меня есть свои желания, свои потребности! И я хочу выбирать, что делать и с кем.

Ее глаза расширяются от удивления, словно она не ожидала, что я когда-либо осмелюсь возразить. Этот момент для меня словно первый настоящий шаг вперед, шаг к тому, чтобы наконец-то высказать все, что накопилось за долгие годы.

— Да как ты смеешь! Не в состоянии держать свое либидо под замком, как какая-то... — ее рука уже заносится для удара, но Алекс мгновенно перехватывает ее запястье, твердо, но без агрессии.

— Вам стоит придержать коней, Вика, если вы не хотите наломать дров, — его голос резкий, давящий.

— Зарвавшийся мальчишка! Вы оба думаете, что тут самые умные? — ее голос дрожит от ярости.

— А ты думаешь, что можешь приказывать? — мои слова звучат как осколки стекла, и я уже не могу сдерживать эмоции. Я больше не собираюсь глотать обиды и молча следовать ее указаниям.

— Ах, вот как ты заговорила... — она внезапно понижает голос, и эта тихая угроза заставляет меня внутренне содрогнуться. Я чувствую, как Алекс мягко, но уверенно задвигает меня за себя, защищая, крепко сжимая мою руку.

— Мне уже не пять лет, чтобы ты могла ультимативно заявить что-то и думать, что я молча подчинюсь. Прекрати за меня решать! Услышь меня, пожалуйста! — мой голос срывается почти на крик. Я знаю, что она не слушает. Лицо уже все сказало — ей все равно.

— Зато мне тридцать восемь, и я лучше тебя знаю, как жить! — слова звучат как финальный удар. — Если не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Алена, больше ты сюда не приезжаешь! Сиди в своем общежитии и готовься к спектаклю! Сереже я все объясню сама. — И, обращаясь к Алексу, она добавляет, — И не думай, что сможешь к ней приблизиться, пока меня нет рядом!

— Видеть тебя не могу! — выкрикиваю что есть мочи и выбегаю из кухни.

В мгновение ока взлетаю по ступенькам, заливаясь слезами. Влетаю в свою комнату и с такой силой хлопаю дверью, что она едва не срывается с петель. Падаю на кровать, словно вся энергия ушла с криком. Слезы катятся ручьем, затапливая все вокруг — в них смешаны боль, обида и чувство, что мир несправедлив.

Слышу легкий стук в дверь, почти неслышный. Я стараюсь его игнорировать, но он становится настойчивее. Поднимаюсь с кровати, сердце бешено стучит, а злость нарастает. Вскочив, я подхожу к двери, решительно готовая высказать все, что накопилось.

Алена

Сергей Васильевич удивленно оглядывает меня, всю в слезах и с воинственным видом. Я и правда готова напасть, взорваться громкими словами и обидными фразами от малейшего не так сказанного слова.

— Ален, что случилось? Ты чуть дверь не вынесла.

—Так… С мамой поссорились. Не обращайте внимание.

— Ты же придешь ко мне, если будет что-то серьезное?

Киваю, зная, что он не в нашей с Алексом команде, а значит, помощи ждать не стоит.

***

Десять дней мы с мамой не разговаривали. И да, я считала. Обычно она звонит мне каждый день, когда я в общежитии, всегда спрашивает, как дела, напоминает про учебу, даже если говорить особо не о чем. Но сейчас — тишина. Меня начинает мучить чувство вины. Ведь я действительно наговорила ей много грубостей, хотя и верю, что была права. Как бы там ни было, она моя мама. Она хочет для меня лучшего, хоть это «лучшее» и соответствует только ее представлениям о том, как правильно жить.

К десятому дню тишины я уже так себя накрутила, что решаю — надо первой сделать шаг. Может, извинюсь за резкие слова, даже если считаю, что не была неправа.

К моему удивлению, мама звонит первой.

— Привет, Ален, — её голос звучит напряженно, и тишина повисает в трубке.

— Привет, мам, — отвечаю, стараясь не показать своих эмоций.

Мы обе ждем, кто заговорит первым, как будто этот шаг будет признанием вины, и проигравшая автоматически уступит, объявив капитуляцию. И хотя я была готова первой сделать шаг, сейчас проявляю все свое упрямство выжидая. Пусть хотя бы одно слово прозвучит от нее.

— Как ты? — наконец, нехотя выдавливает она.

— В норме. А ты? — отвечаю как можно ровнее.

— Все хорошо. Ален, — она на секунду замолкает, будто собираясь с мыслями, — Сережа настаивает, чтобы ты приехала хотя бы на один день. Все-таки неправильно пропускать семейную встречу из-за репетиций. Можешь приехать в субботу, а с утра в воскресенье уехать обратно.

Слова «Сережа настаивает» звучат для нее как способ обойтись без извинений, как будто это не ее просьба, а чья-то внешняя необходимость.

Я слушаю ее слова и пытаюсь понять, что чувствую. С одной стороны, меня все еще разрывает от обиды. С другой — эта ситуация измотала меня, и я просто хочу, чтобы все закончилось. Мама использует Сергея Васильевича как предлог, как будто сама не заинтересована в моем приезде, но, возможно, это ее способ сказать, что она скучает и хочет помириться.