Выбрав миг, когда горилла максимально отвёл голову назад, несколько ослабив хватку плеч, я провёл удар нукитэ, или рука-копьё по терминологии каратэ. Пальцы вонзились Ибрагимову в бок на уровне левого соска, пробив рёбра и проникнув до ладони… А на меня обрушился особо зверский удар!

Сознание угасало, уплывало… Останусь без чувств, он расплющит мне голову в блин!

Действуя больше на инстинктах, чем разумом, я вырвал руку из раны, согнув пальцы, и вдруг почувствовал, что сжимаю скользкий фрагмент ребра узбека! А тот, игнорирующий любую боль и любые ранения, отшатнулся особенно высоко, приготовив последний удар в этом бою…

Я всадил обломок ребра в ту же рану торчком. Так учили инструкторы «Вымпела» в Балашихе, правда, в качестве орудия поражения фигурировал нож или что-то подручное вроде шариковой ручки. Ничего, изогнутая половинка ребра пошла ему в ранку как дети в школу…

Он таки ударил. И попал. Это был кошмар! Похоже, лоб треснул, кости лицевой части черепа вонзились в мозг! Спасибо Создателю, не снабдившему лобные доли рецепторами, чувствительными к боли. Весь запас Ци исчез, убегая как в бездонную воронку, в попытке сохранить себе хотя бы призрак жизни.

Стабилизировав себя, я вдруг осознал, что дорогой товарищ из братской республики почему-то не бодается, а лежит на мне как любовник на любимой. Или любимом, прошу простить за голубую шутку, мне совсем было не до шуток.

Словно слона, спихнул его с себя и медленно встал. Видел лишь один глаз — через щелочку и расплывчато.

— Где мои сто тысяч долларов?

Сломанные челюсти и выбитые зубы не дали говорить членораздельно, дикция хуже, чем у Брежнева перед кончиной, но Рахимов понял и что-то суетливо прощебетал, вроде как: сейчас принесу.

Из другой галактики, ослабленный миллионами парсеков расстояния, донёсся голос Усманходжаева:

— Поздравляю, товарищ Матюшевич. Я проиграл четыре миллиона, но ничуть не жалею, что видел этот бой. Товарищ Рахимов поможет вам привести себя в порядок и рассчитается по справедливости. Идёмте, товарищи.

Ким не без труда разобрал мою просьбу: комнату с зеркалом, полотенце и никого рядом до утра. Спать в эту ночь мне не пришлось, сидя в отхожем месте и восстанавливая морду лица. Удалось не вполне, паспортной фотке соответствую, но работа ещё предстоит, но уже дома, в спокойной обстановке.

К самолёту ехали на машине ЦК КП Узбекистана. Сзади маячила ещё одна «волга» — наверняка с парнями из ПГУ.

Меня больше всего волновал досмотр в аэропорту. Сто тысяч рублей — слёзы, вместо долларов Рахимов, извинившись, вручил шестьсот тысяч деревянных, по примерному курсу чёрного рынка. И почти два миллиона поднял Ким на ставке, партчиновники играли за Ибрагимова. Лишь пара кинула по сотке на меня, всё же репутация непобедимого в боксе что-то значила, иначе весь банк за минусом комиссии тотализатора увезли бы мы.

Но и так тащим в Минск кошелёк размером с чемодан. Его непременно надо тащить в салон, а не сдавать в багаж.

Ким привык ничему со мной не удивляться, Стас охренел от увиденного во время боя и особенно потом после моего выхода из уединения. Получил двадцать тысяч в зубы, поэтому помалкивал. Ну а что делать — моё сверхъестественное выздоровление не стоило афишировать, раскрывая тайну регенерации, и точно также не годилось возвращаться из Узбекистана изуродованным. Если мой друг проболтается, ничего не поделаешь, но уж лучше после операции в Белграде.

17

Накануне

На февральском гололёде погиб Машеров, разбившись насмерть где-то под Могилёвом. Карма? Ничего подобного, обыкновенная расхлябанность ответственных товарищей и их приближённых. Как и в ранее известной мне версии истории, за рулём сидел всё тот же престарелый, но очень преданный шофёр, которому по состоянию здоровья даже «Москвич» из дома на дачу не стоило водить. ГАИшное сопровождение устроило автогонку, далеко оторвавшись от охраняемой VIP-персоны. Отличие лишь в том, что под Смолевичами ехал по встречке грузовик с картошкой. Здесь, пропустив милицейские «волги» с мигалками и думая, что путь свободен, налево выкатил обычный «жигуль», чей пилот намеревался объехать вереницу машин, остановленных ради проезда Машерова. В него прямо в лоб и влетела «чайка» на скорости в сотню с чем-то, старичок даже не сделал попытки уйти от лобового столкновения, благо обочина позволяла. Погибли все…

Смерть покровителя меня, скажем прямо, не вдохновила. А ещё Вика заметила, что после Узбекистана правая скула чуть меньше торчит наружу, чем левая, лоб с вмятиной. Да и подбородок несколько утратил симметричность. Не рассказывать же, что раздробленные кости черепа я как мог вправлял пальцами, сидя в уборной барского дома близ Ташкента, а в голове крутилась лишь одна мысль — не положат ли нас всех троих из «калашей» на выходе, стоит покинуть особняк; миллионы рублей в спортивной сумке — достаточная мотивация.

Когда сидели вечером за ужином, по идее — отмечая моё возвращение и чемпионство, супруга провела пальчиком мне по физиономии, и без того не как у Алена Делона, задав неприятный вопрос:

— Тебе настолько сильно прилетело, что кости сместились?

— Не совсем. Полностью сойдёт опухоль, станет лучше.

— Милый! Но ведь и мозг-то страдает! Получишь несколько десятков подобных ударов — и инсульт? Я-то тебя и на инвалидной коляске буду любить, но зачем⁈ Переходи на тренерскую в зените славы, после триумфального возвращения. Будем жить скромнее, я через год на работу выйду. Продадим две машины, оставим одну — тебе. И мандариновую плантацию никто не отберёт, нам хватит же…

Это чертовски приятно слышать. Отдалась на третьем свидании, потеряв девственность, а потом и замуж согласилась выйти наперекор воле отца, главное, не из чисто меркантильных побуждений. Я не ханжа, они — правильные, женщина всегда думает о своей роли матери, реальной или потенциальной, при обеспеченном мужчине всегда больше возможностей. Но чувства тоже сыграли роль. Определяющую. Они не угасли. Вижу: уложим Машу спать, и такое меня ждёт!

— Скоро всё переменится. Собственно, часть перемен ты заметила сама и, обрати внимание, они в точности совпали с моими прогнозами. Андроповская попытка стянуть страну колючей проволокой изначально была обречена на неуспех и окончательно провалилась с его смертью. Наступило безвременье. Константин Черненко — живой символ дряхлости коммунистической системы, ну — едва живой, если точнее. При нём не произойдёт решительно ничего. В загробный мир старичок отправится столь же оперативно как Андропов, людям после семидесяти не рекомендуется управлять государством, — слышали бы меня Трамп с Байденом… Переведя дух, я продолжил: — Вот потом начнётся свистопляска. Советские люди почувствуют себя словно в рушащемся здании, где с потолка отваливаются и падают куски перекрытий. Кто-то переживёт и лишь надышится пылью до астмы или пневмонии, кому-то проломит голову. У твоих родителей есть сбережения?

— На сберкнижках. Больше двадцати тысяч, — она удивилась вопросу.

— По-хорошему нужно менять — на доллары или на золото.

— Папа никогда не согласится.

— Мои тоже. Мама ещё так-сяк, а преподаватель научного коммунизма уверен: коммунистическое государство развалиться не вправе в принципе, ленинское наследие незыблемо. Поэтому сберкнижки — залог обеспеченной старости. Как они охренеют через шесть-семь лет! А то и раньше.

— То есть шесть-семь лет у нас есть. Маша пойдёт в школу. Там будем думать.

— Думать, дорогая, нужно всегда и загодя. Но сейчас я устал от мыслей, от борьбы, от ударов, от расчётов… Ты права, скоро надо всё менять. Хватит зарабатывать, подставляя морду под кувалды. Последний штурм… И жизнь обеспечена на ближайшие полвека! Да что полвека, детям-внукам тоже останется.

— Фантазёр!

— Реалист. Мне, по большому счёту, и имеющегося хватит. Но я думаю о тебе и Маше. Маша, хочешь братика?

— Хатю!