Благодаря в первую очередь работам англо-американского историка Джонатана Спенса даже специалисты, не владеющие китайским языком, могут из первых рук узнать, что Канси думал о самом себе, о мире вокруг и об управлении государством. Император обладал острым умом, огромной любознательностью, а также исключительной энергией и выносливостью. В этом он был сравним с Акбаром – “вторым основателем” империи Великих Моголов. В отличие от Акбара, Канси был грамотен и не страдал от дислексии. Учитывая, какое важное место в китайской бюрократической империи занимало письменное слово, неграмотный монарх вряд ли смог бы осуществлять надзор за аппаратом управления и пользоваться уважением своих чиновников. Кроме того, хотя Канси был склонен к саморефлексии, он, очевидно, не терзался, как Акбар, в поисках религиозной истины и смысла. Он никогда не ставил под вопрос неоконфуцианские ценности, в то время как Акбар имел личное и неординарное отношение к исламским догматам. Канси впитал в себя традиционные китайские представления о мудром и великодушном правителе и хорошо понимал, в чем состоит его предназначение как императора. Он остро чувствовал ответственность за благополучие своих подданных, а также за репутацию и выживание династии, и это на протяжении всей жизни подпитывало его трудолюбие, которое несколько убавилось лишь с возрастом. В прощальной речи он вполне справедливо сказал, что “работал с неослабевающим усердием и огромной осторожностью, не зная ни отдыха, ни лености… день за днем”¹⁷.

Канси всегда старался получить как можно больше информации по рассматриваемому вопросу, чтобы не приходилось всецело полагаться на советы приближенных. Срочнейшего решения требовала проблема календаря, имевшего первостепенное священное и космологическое значение. Необходимо было выбрать что положить в основу календаря: расчеты китайских придворных астрономов или вычисления иезуитов, живших в Пекине. Канси сделал ставку на иезуитов, поскольку они представили более убедительные эмпирические доказательства своей правоты. Факты, свидетельства и реальность всегда стояли для Канси на первом месте. Примечательно, что затем он выделил в своем и без того весьма напряженном графике немало часов, которые посвятил изучению основ европейской математики и астрономии, назначив одного из иезуитов своим наставником. Канси считал, что важно лично погружаться в суть проблем, и сам расспрашивал чиновников, ответственных за каждую из них. Это было главной причиной его многочисленных поездок по китайским провинциям. В дополнение к этому император прекрасно разбирался в людях и был хорошим начальником. Большинство из назначенных им высокопоставленных чиновников отлично справлялись со своими обязанностями. Сталкиваясь с препятствиями, не говоря уже о сопротивлении, Канси проявлял твердость и даже жесткость, но всегда поощрял и вознаграждал честных и эффективных чиновников, при этом защищая их от несправедливости и злобной критики. Периодически он был не только справедлив, но и добр по отношению к хорошо зарекомендовавшим себя чиновникам, а иногда их взаимодействие можно было назвать и дружеским. Относительная терпимость Канси к подчиненным отчасти была отражением его характера, но также имела и политические мотивы. Чтобы консолидировать режим Цин и завоевать лояльность ключевых фигур и элит, нередко приходилось закрывать глаза на некоторую степень непотизма и коррупции¹⁸.

Канси наслаждался своей ролью царя-воителя, но в сравнении с такими “вторыми основателями”, как Тай-цзун из династии Тан и Юнлэ из династии Мин, он очень мало времени проводил в военных походах. Главной войной в период его правления стала восьмилетняя борьба с тремя князьями-данниками ради завоевания Южного Китая и воссоединения империи. Война вспыхнула в 1673 году, когда 19-летний император не послушал совета большинства своих министров и попытался ограничить власть трех южных автономных правителей. Это едва не привело к катастрофе, и некоторое время режим Цин висел на волоске. Если бы династия пала, Канси вошел бы в историю как один из дерзких молодых монархов, которые уничтожили свое наследство, поскольку в своем стремлении к военной славе не проявили должного уважения к опытным министрам. Но его ставка сыграла, и династия Цин получила контроль над всем Южным Китаем.

С характерной для себя подкупающей откровенностью Канси впоследствии признал, что неверно оценил риски и был лично ответственен за неудачи в начале войны. Когда наконец была одержана победа, он публично заявил, что отказывается принимать поздравления и новые почетные титулы, поскольку из-за [его] просчетов война растянулась на восемь лет, и “оставленные ей раны еще не затянулись”. Попытки чиновников скрыть правду и “найти других козлов отпущения” были неправильны: “Ответственность… за все лежит на мне”. Публичное признание своих ошибок – редкость даже для политиков, не говоря уже об императорах. В нем нашел отражение не только обаятельный характер Канси, но и конфуцианский принцип самокритики и внутреннего духовного роста. Хотя Канси хотел лично командовать армией, он прислушался к своим министрам и руководил операцией из Пекина. В число его главных задач входило обеспечение военачальников достаточным количеством людей и ресурсов и создание видимости совершенного спокойствия и уверенности в моменты отчаяния и неудач. Одним из решающих факторов победы стала готовность императора признать, что маньчжурские князья и полководцы, которые изначально командовали его армиями, не справлялись со своими задачами в военных и политических реалиях гражданской войны, идущей в Южном Китае. Со временем он понял, что на смену им нужно прислать не менее лояльных, но гораздо более компетентных китайских военачальников¹⁹.

В 1696–1697 годах Канси наконец посчастливилось лично повести свое войско в бой – на этот раз на войну с ойратским (западномонгольским) ханом Галданом, который давно беспокоил империю Цин. Император писал, что ключом к победе над мобильными кочевыми армиями северных степных регионов было “внимание ко всем деталям транспорта и снабжения. Нельзя полагаться на удачу, как делала династия Мин”. Он лично определял общие цели и стратегию кампании, но советовался с опытными военачальниками, чтобы добиться успеха. Далекие войны с кочевниками были изматывающими, и Канси гордился, что разделяет их тяготы со своими солдатами. Он утверждал, что разгром Галдана произошел благодаря тщательному планированию и “несгибаемой воле”, преодолевшей все сомнения и препятствия. Канси безмерно радовался своей победе. Он писал приближенному к нему евнуху из Запретного города:

Разгром Галдана действительно был важной стратегической и политической победой для Цин, но радость Канси, вероятно, во многом объяснялась тем, что он смог исполнить свою мечту и стать настоящим царем-воителем. Много лет спустя, размышляя о необходимости реформы системы военных экзаменов, Канси сказал чиновникам: “Я решал огромное количество военных вопросов. Я лично возглавлял военные походы и хорошо понимаю, как мыслят военачальники”. Он очень гордился тем, что имел возможность это сказать²⁰.

Отец Канси был ценителем китайской высокой культуры. Он недолго пребывал у власти, но постарался внедрить некоторые китайские традиции и институты в цинскую систему правления. Когда император Шунь-чжи скоропостижно скончался в возрасте 23 лет, маньчжурские сановники, которые управляли страной в период регентства при малолетнем Канси, сделали шаг назад и решили восстановить маньчжурское господство в режиме завоевателей. Составить представление о новой эпохе позволяет, например, тот факт, что юному императору пришлось тайком изучать азы неоконфуцианских доктрин и китайскую литературную культуру под руководством двух старых евнухов, служивших во дворце со времен династии Мин. Приняв власть в свои руки и освободившись от опеки регентов, Канси первым делом погрузился в интенсивное изучение китайского литературного языка и культуры, а также неоконфуцианских сочинений. Со временем он сделался большим ценителем и покровителем китайской живописи, каллиграфии, поэзии и садово-паркового искусства. Он и сам стал уважаемым поэтом и каллиграфом. И все же любовь Канси к китайской культуре вовсе не предполагала разрыва с его маньчжурским самосознанием. Напротив, он был великолепным наездником и лучником, любил простую жизнь на охоте и всячески старался сохранить маньчжурские традиции своего народа. Канси комфортно и успешно существовал в двух культурах и ценил обе.