Поскольку наследственная монархия по природе своей глубоко порочна, британское политическое развитие давало человечеству надежду на лучшее. Выбор правителя в лотерее наследования – очевидно рискованная процедура во все эпохи и во всех обстоятельствах. Учитывая, как усложнилось управление государством в Новое время, она стала практически самоубийственной. Наследственная монархическая власть была такой живучей во многом потому, что другие политические системы на практике обычно оказывались несостоятельными. Сдвиг к парламентскому правительству стал возможен лишь в силу того, что британские элиты обладали достаточными ресурсами и мудростью, чтобы сформировать политические институты и создать традиции, способные заполнить пустоту, возникшую на месте монархии. В XIX веке они адаптировали эти институты и традиции, чтобы привлечь к политике еще более широкие слои населения. В новую эпоху всеобщей грамотности, урбанизации и распространения демократических идей это имело ключевое значение для политической стабильности и легитимности.

Самым известным текстом новой монархии стала “Английская конституция” Уолтера Баджота, написанная в 1865 году. Он разделил правительство на “эффективную” и “почетную” части и поместил монархию во вторую из них. Что касается политической роли короны, он отметил, что “суверен в такой конституционной монархии, как у нас, имеет три права: право давать советы, право поощрять и право предостерегать. Умному и дальновидному королю других прав и не нужно”. Внушенная многим поколениям принцев, эта доктрина стала ключевой для британских монархов. Баджот имел мало общего с упертыми роялистами и был скорее республиканцем. Его книга проливает свет на слабости либерализма даже на пике его силы и непоколебимости. Баджот верил во власть рациональных, образованных и прекрасно информированных верхних “десяти тысяч”: “Массы бесконечно невежественны, а потому не могут управлять страной сами и не умеют распознавать разум при встрече с ним”. По этой причине, чтобы массы подчинялись правительству “десяти тысяч” и считали его легитимным, нужно было задействовать эффектные трюки и символы. С этим – по крайней мере в Британии, где властвовали традиции и инерция, – лучше всего справлялась монархия. Баджот полагал, что со временем образование и культура сделают массы более рациональными, в связи с чем традиционные и магические символы власти отойдут на второй план⁷.

На самом деле Баджот переоценил рациональность электората XX века и недооценил устойчивость и изобретательность монархии. Чтобы выжить, британской монархии следовало среди прочего отказаться от проведения открытой политики. Даже представители левых течений, которые не одобряли монархию, не считали ее своим главным врагом. Кроме того, значительная часть британского общества вплоть до 1945 года сохраняла консерватизм, иерархичность и почтительность в ряду своих принципиальных ценностей. Как в Британии, так и во всем мире монархия всегда была тесно связана с религией. До 1960-х годов Соединенное Королевство по большей части оставалось христианской нацией: “данные опросов свидетельствуют, что в 1964 году около 30 процентов населения полагали, что королева избрана Богом, а еще в середине 1950-х годов в это верили примерно 35 процентов”. В таком контексте вряд ли стоит удивляться, что в 1860-х годах Баджот написал, что подавляющее большинство подданных королевы полагает, что она правит Британией “с Божьего соизволения”. Разумеется, образованные британцы не считали своего монарха сакральным в традиционном смысле, но в большинстве своем поддерживали монархию как источник единства, стабильности и сохранения национального самосознания, укорененного в истории. В Британии, как и везде, многим претили безобразие, материализм и атомизация нового индустриального мира. Промышленная революция привела к фундаментальным и невероятно стремительным изменениям в экономике и обществе. Монархия символизировала стабильность и уважение к традиционным ценностям, которых жаждали многие британцы⁸.

Монархия не просто выжила как один из столпов консерватизма, но и адаптировалась к новой эпохе по множеству важнейших параметров. Она корректировала свое поведение в соответствии с потребностями буржуазии и применяла современные технологии для распространения собственных идей. Начиная с 1870-х годов, когда в обществе пустили корни демократия и массовая пресса, монархия обновила и даже изобрела целый ряд церемоний, ритуалов и других элементов общественной деятельности, которые должны были сделать ее символом национального единства, благопристойности, семейных ценностей и имперского величия. Пространство возле Букингемского дворца приспособили для проведения королевских парадов и зрелищ. Монархия также использовала в своих целях сдвиг англиканской церкви в сторону полукатолической ритуальности и музыкальное возрождение в Британии. Это была эпоха торжественных и церемониальных маршей Эдуарда Элгара. Король Эдуард VII показал себя как увлеченный и эффективный шоумен. Например, возродив старый ритуал, он лично открывал каждое заседание парламента, облаченный во все королевские регалии. Монархия стала великолепным и блистательным зрелищем, которое идеализировало историю страны. Современные технологии позволяли обычным людям представлять себя и зрителями, и участниками этого спектакля, что в старину было доступно только придворным⁹.

Империя играла важную роль в повышении престижа монархии в глазах британцев. Экзотические колониальные полки на королевских церемониях усиливали театральность и напоминали зрителям, что монархия связана с британским мировым величием и статусом. Заморские принцы, которые прибывали в столицу, чтобы засвидетельствовать свое почтение британскому монарху, подкрепляли иерархический принцип. Бриллиантовый юбилей правления королевы Виктории, отмечавшийся в 1897 году, стал величайшим и самым имперским из лондонских королевских торжеств. В отличие от Золотого юбилея 1887 года почетное место на нем было отведено представителям Британской империи, а не европейским королевским семьям, с которыми королева Виктория поддерживала связь. Как всегда, империя ассоциировалась с военной мощью, роль монарха как главнокомандующего вооруженными силами придавала его положению блеска. Аналогичный эффект оказывали и военные принципы иерархии, дисциплины и покорности. Принадлежащие, как правило, к верхнему среднему классу выпускники британских частных школ вживались в роль старинных правителей, становясь главами администраций в Индии и по всей империи. Благодаря этому империя сплавляла воедино аристократические и буржуазные ценности и консолидировала правящий класс. Для многих из тех, кто не любил некоторые аспекты индустриального массового общества, романтика империи становилась настоящим бальзамом на душу¹⁰.

Монархия также помогала легитимизировать британскую власть в колониях. Культ монархии просочился во все поры империи. Колонии с небелым населением и сами обычно представляли собой иерархические общества с традициями сакральной монархии. В их представлении преданность монарху была более естественной, чем преданность такой абстрактной идее, как республика. Выгоднее всего это было для местных элит, но даже рядовые индийских полков, которые порой и бывали не в восторге от своих британских офицеров, очевидно, были искренне преданы своему монарху и испытывали огромное воодушевление, когда король-император лично награждал их или обращался к ним. Небелыми колониями британские чиновники управляли напрямую. Символизм монархии служил там дополнением к жесткой силе. Напротив, самоуправляемые белые доминионы до 1900 года практически не контролировались напрямую, а для укрепления их лояльности Лондон полагался главным образом на символы и эмоциональные связи. Верность народа монархии была практически единственным структурным обязательством, которое часто поддерживалось настроениями общества. В 1904 году генерал-губернатор Австралии с некоторым удивлением отметил расхождение между неоднозначным отношением австралийцев к Англии и империи и их исключительной любовью к монарху, с которым большинство из них не встречалось вовсе¹¹.