Шведский уполномоченный, который их вез, был схвачен толпой и едва не убит. Чтобы спастись, он сослался на Федора Емельянова: этот зажиточный купец, доверенное лицо Москвы, выполнял функции регионального полпреда в торговых и иных деловых связях Руси с заграницей. У него хранились не только служебная переписка, но и некоторые товары, принадлежавшие госказне. Емельянову поручили докупить у населения недостающую часть зерна для расчета со шведами. С ним сотрудничали представители местной власти, среди которых был и Ордин-Нащокин. В доме Емельянова, которого посчитали виновником «воровства», обнаружили относящийся к делу документ — записку, которая оканчивалась словами: «А сего бы нашего указа никто у вас не ведал». Бунтовщики решили, что речь идет о предательском сговоре купца со шведами; ему вместе с Ординым-Нащокиным, вовремя предупрежденным верными людьми, удалось скрыться, избежав неминуемой расправы. Несчастного шведа подвергли в центре города, на глазах у всех, допросу с пристрастием, добиваясь признания в сговоре с «ворами» из местного начальства.

Сходным образом развивались события в Новгороде. Здесь нехватку резервов власть вынуждена была восполнять скупкой хлебных излишков у населения. Торг с крестьянами проходил под диктовку уполномоченных по заниженным ценам. У населения возникли панические настроения, поскольку принадлежавшее им зерно шло не только на пропитание, но и на прокорм скота и винокурение, то есть изготовление спирта. Призыв властных людей к населению не препятствовать заготовке зерна в целях погашения госдолга, удержаться от неумеренной скупки хлеба, чтобы не вызвать его нехватку, породил новую волну слухов, взвинчивание цен, ажиотаж на рынке. Молва об идущей к «немцам» государевой казне породила у новгородцев желание ее перехватить. Под руку подвернулся, как уже потом стало ясно, оказавшийся ни при чем датский посланник Граб. Он, остерегаясь неприятностей, решил следовать через Новгород ночью. Этот «немец» также был избит и ограблен. Бунтовщики разгромили официальные учреждения, избили нескольких чиновников и даже митрополита Никона, что для религиозного населения того времени было особенно дико. Любопытно, что в своем докладе царю Никон не коснулся причин того, что послужило поводом вымещения на нем ярости бунтовщиков. Вероятнее всего, дело заключалось в том, что митрополит, недавно назначенный в Новгород, стал разворачивать там свою кабацкую реформу.

Пьянство, о котором и в XXI веке говорят с тревогой, уже тогда воспринималось как национальное бедствие. И до Алексея Михайловича, и после него производство спиртного выступало как осуждаемый, но ничем не заменимый социально-бытовой и бюджетообразующий фактор. В критические моменты русской истории оно помогало гасить общественную напряженность, а производство и продажа спиртного, как ничто другое, пополняли растущие бюджетные потребности. В Новгороде Никон, поддержанный молодым царем, выступил зачинателем мер, на первый взгляд актуальных, но оказавшихся весьма несвоевременными. Позже, начиная с 1652 года, кабацкая реформа будет распространена им на всю Московию, но уже в Новгороде и в Пскове она не замедлила сказаться на общественной атмосфере, на населении, выбитом событиями из колеи, из привычного образа жизни. Ограничения коснулись как производства, продажи, так и потребления вина, особенно в престольные праздники, что еще более усугубляло копившееся раздражение, когда заходила речь о власти и ее деяниях.

Исторически Псков и Новгород, расположенные в приграничье, больше других русских городов подвергались влияниям извне. Здесь пролегали основные торговые пути в Московию и обратно. «О Новгороде, — пишет академик Д. С. Лихачев, — можно сказать, что он построен не просто на внешней границе Руси, но прямо на границе пути «из Варяг в Греки» — на главном пути, соединяющем в IX–XI вв. два основных бассейна Европы, Балтийский и Средиземноморский, и близко к одному из соединительных путей Европы и Азии»[15]. «Значение Новгорода и его «пригорода» Пскова, — отмечает он в другом своем сочинении, — не ограничивается тем, что новгородские леса и болота, ровно как и сохраненные Новгородом военные силы, остановили дальнейшее продвижение монголо-татарской конницы, предотвратив полное завоевание Руси и воспрепятствовав дальнейшему завоеванию европейского северо-востока… Культурные центры Новгорода и его «пригорода» Пскова не были разрушены, культурные ценности были сохранены, традиции Киевской Руси продолжали здесь свое развитие и в XIII, и в XIV в… Пожары, связанные с монголо-татарским нашествием и игом, уничтожили в Киеве, во Владимире и в других городах тысячи книг, уменьшился и слой грамотных людей, переписчиков книг. Новгород и Псков оказались незатронутыми непосредственным уничтожением книжных богатств. Многие лучшие произведения русской литературы XI — начала XIII в. дошли до нас в новгородско-псковской традиции»[16].

Таким образом, с ранних времен эти города и их окрестности оставались практически независимыми от центральной власти. Непрерывная духовная жизнь новгородского и псковского обществ на столетия предопределила пути развития многих поколений россиян. Несмотря на погром, учиненный Иваном Грозным в XVI веке, на варварское разорение в ходе польско-шведских нашествий в годы Смуты, этот край оставался одним из притягательных центров международного общения, торговли, здесь продолжало существовать широкое умственное, образовательное движение. В отличие от Новгорода Пскову удалось избежать расправы, устроенной Грозным. Город, его элита сохранили себя, и оттого Псков на некоторое время вынужден был взять на себя роль главного административного и духовного центра на Северо-Западе Руси. Здесь продолжал теплиться дух, унаследованный от времен новгородской независимости, когда власть осуществлялась на демократических, вечевых основах. Свидетельством тому стали сперва Соляной бунт, а потом «псковский гиль», потрясшие царствование Алексея Михайловича.

Известно, что влияние среды, дух прошлого так или иначе воплощаются в личностях. В новгородских и псковских землях издавна водились люди, которых в отдаленной от этих мест Москве трудно было сыскать. Местной элите приходилось самостоятельно находить решение военно-политических, торгово-экономических, административных задач. Здесь вызревала генерация людей с особыми достоинствами, главное из которых состояло в способности без оглядки на центральную власть обеспечивать жизнеспособность региона. Когда к середине XVII века особенно дала о себе знать нехватка людей способных и образованных, взоры Центра обратились на новгородско-псковский край. Еще в царствование Михаила Федоровича было задумано составить «кадровый резерв» в тысячу человек из способных и образованных молодых дворян. Среди них оказался и выходец из обедневшего рода дворян-псковичей Афанасий Ордин-Нащокин.

Его родовая летопись затерялась в веках. Семейное предание утверждало, что в XIV веке его предок, дукс (то есть герцог) Величко, прибыл из Италии на службу к тверскому князю Александру Михайловичу, получив на новой родине имя Дмитрий и прозвище Красный, то есть «красивый». Сын его, тоже Дмитрий, участвовал в восстании тверичей против ханского баскака Шевкала, по щеке его прошлась татарская сабля, и его потомков прозвали Нащокины. Правнук Дмитрия, убитый в сражении при Орше в 1514 году, получил другое прозвище, Орда — вероятно, он побывал в Золотой Орде в плену или в составе русского посольства. От него пошла особая ветвь рода Нащокиных — Ордины-Нащокины. Обе ветви обосновались на северо-западе Руси, где были помещиками вплоть до XIX века — один из них, Павел Нащокин, был близким другом еще одного местного помещика, Александра Пушкина.

На Руси в правящей элите давала о себе знать тенденция выводить свои корни от иноземных предков. Поэтому историю о дуксе Величко вряд ли стоит принимать всерьез. Как и другое предание о том, что фамилия Нащокин происходит от рода курляндских баронов фон Сакен. В чем можно не сомневаться, так это в том, что к началу XVII века и от власти, и от богатства Ордины-Нащокины были далеки. Один из них, правда, при царе Федоре Ивановиче был наместником крепости Белгород, вскоре разрушенной татарами. Его племянник Лаврентий Денисович служил в городке Опочка недалеко от Пскова, защищал русские рубежи от врагов. В его семье около 1606 года (точная дата неизвестна) и родился сын Афанасий, которому довелось прославить имя Ординых-Нащокиных в истории.