Она сидела на камне возле костра, подбрасывая в огонь сухие ветки. Желтоватое пламя облизывало дно маленького горшка для приготовления пищи. Гэвин спешился, привязал поводья лошади к ветви низкорослого дуба и подошел, отметив, что женщина даже не подняла голову и никак его не поприветствовала.
– Добрый день вам, – любезно произнес Гэвин.
Взгляд старой женщины медленно и неохотно скользнул вверх и скептически прошелся по его лицу. Он ответил ей таким же оценивающим взглядом. На старухе было белое одеяние, а крест на кожаном ремешке вокруг шеи был единственным указанием на ее принадлежность к духовному сану. Ее открытый взгляд свидетельствовал о том, что она его не боится, а настороженное выражение лица давало понять, какие чувства за ним скрываются.
Он остановился возле костра и присел напротив нее.
– Хочу сказать, что ваше лицо – единственное приветливое человеческое лицо, которое я увидел с тех пор, как утром покинул Айронкросс.
Сузившийся взгляд и удивленно приподнятая вверх тонкая бровь заставили его тут же отказаться от своих слов.
– Хорошо, – исправился он. – Ваше лицо – это единственное лицо, которое я встретил со времени отъезда сегодня утром.
Она опустила глаза, полностью сосредоточив внимание на поддержании огня.
– Вы и есть Мать? – прямо спросил он.
– Да. – Ее голос был сильным и уверенным.
– Я Гэвин Керр, – сообщил он. – Я приехал из…
– Я знаю, кто вы, хозяин, – прервала она, пронзая его взглядом стальных глаз. Блеск, исходящий из их глубины, оставил у Гэвина впечатление, что ей известно гораздо больше, чем только его имя и положение.
Он мгновенно осознал, что Мать не из тех женщин, с которыми можно ограничиться короткой беседой, и не из тех, кому можно задавать вопросы. В ней было нечто особенное, и он инстинктивно чувствовал, что расположить ее к себе будет нелегкой задачей.
Однако суть состояла в том, что он хотел склонить ее на свою сторону. Она была первым человеком за пределами Айронкросса, с которым пересеклись его пути – Поскольку Мать являлась религиозным лидером этой местности, для Гэвина было очень важно, чтобы она признала его права как владельца окрестных земель. Из того, что ему рассказывали обитатели замка, было очевидно, что ключ к доверию местных крестьян лежит в кармане у Матери.
Ее внимание было полностью сосредоточено на приготовлении пищи. Пока она помешивала содержимое котелка, в голове Гэвина уже в который раз промелькнул образ Джоанны Макиннес. Было очень странно, что он не мог выбросить ее из головы. Этим утром, перед отъездом из замка Айронкросс, он поддался импульсу и вернулся в свою комнату только для того, чтобы снова взглянуть на ее портрет. Он вновь стоял там, куда вернул его Эдмунд, – на каминной полке.
Теперь Гэвин был абсолютно уверен, что никто из его людей не брал картину. Он знал, что троица его воинов получает большое удовольствие от обсуждения своих предполагаемых бравых поступков, но никогда не решится на подобные действия по отношению к своему хозяину. Тем не менее, эта история все еще оставалась для него загадкой. Было нечто необычное в действиях неизвестного, который пошел на подобный риск ради кражи картины и возвращения ее на то место, где она находилась раньше. Если рассуждать здраво, то эти действия казались совершенно бессмысленными.
Гэвин тряхнул головой и попытался отделаться от этих мыслей.
– Знаете, когда она приезжала сюда, то поступала точно так же, как и вы.
Слова Матери подобно удару молнии прервали размышления Гэвина. Его взгляд впился в серые выцветшие глаза старухи.
– Кто? – спросил он нетвердым голосом.
Мать глазами показала в сторону, откуда он приехал.
– Она всегда приезжала к нам в одиночестве, спускалась с холма, потом спрыгивала со своей кобылы, подходила к этому костру и молча садилась возле него. Именно так, как сейчас делаете вы.
«Каким образом она смогла узнать?» – терялся он в догадках. Почему она упомянула о Джоанне, которую он только что вспоминал? Ведь Матери известно, что он никогда не встречался с этой девушкой и даже не был с ней знаком. Он посмотрел на старуху сквозь пламя костра. Гэвин знал, что тот, кто умеет читать чужие мысли, может быть могущественным другом… и еще более могущественным врагом.
– Ваша душа испытывает муки, – добавила она. – Но ее душа страдала не менее глубоко, чем ваша.
Лицо Гэвина потемнело, глаза сузились. Что касается ее высказывания в отношении его, было понятно: он знал, что выражение лица выдает мрак, царящий в его душе. Но то, что она сообщила о Джоанне, встревожило его. Ведь на портрете блистали юность, счастье и надежда.
– Вы были ее наперсницей? – спросил он. – Ее советником?
– Для нее я была Матерью.
Эта короткая фраза была исчерпывающей, но не убедила его.
– Домашние слуги говорили мне, что она была счастлива, – настаивал он. – И к тому же…
– Те, кто хорошо ее знал, мертвы.
– И вы последний человек на земле, который может рассказать мне о ней больше?
– Нет, не последний, – загадочно ответила она, отрицательно качнув головой. – Но было время, когда она бежала из замка Айронкросс и скрывалась здесь. Да, мы провели несколько часов у этого огня… здесь, в аббатстве.
Взгляд Гэвина переместился на руки женщины, помешивающие уже закипавшее содержимое котелка.
– В чем была причина ее страданий?
Она взяла в руки деревянную чашку, но не ответила на вопрос.
– Как могла девушка ее возраста мучиться от печали столь же глубокой, как?.. – Гэвин замолчал.
– Такой же глубокой, как ваша собственная? – закончила она фразу. – Нет, лорд! Как может мужчина на вашем месте и в вашем положении мучиться так же, как она?
Она погрузила деревянную чашку в котелок. Протянув руку над костром, Мать предложила ему дымящуюся порцию. Гэвин принял ее.
– Как? – Он посмотрел ей прямо в глаза и вдруг, пораженный собственной откровенностью, произнес: – От горя!
Она взяла деревянную ложку и снова начала помешивать варево. Гэвин поднес чашку к губам.
– Мужчина, скрывающий свое горе, – сказала она, – не сможет найти от него лекарства.
