— Значит аборт. — заканчивает за меня доктор.
— Да, — выдыхаю немного обречённо. Так лучше всего, для меня в первую очередь.
— Медицинские показания, личные предпочтения, срок довольно большой.
— Но мы успеваем?
— Мы успеваем. До двенадцати недель, надо бы поторопиться. — доктор замолкает и снимает свои очки. Пожилая женщина, предпенсионного возраста, явна, поведала на своём веку много таких как я.
— У меня личные причины, я не хочу их озвучивать. Но возможно есть и медицинские показания, последняя беременность была замершей, на сроке в двадцать недель, хотя до неё были две, и я хорошо их выходила.
— Мы посмотрим, если принесёте свою карту, будет легче с этим работать. Были какие-то отклонения во время третей беременности?
— Нет, не знаю, не помню. Разве что, это был мальчик, две первые были девочки.
— Не думаю, что повлиял пол. Если страх только из-за этого… — если бы только из-за этого, нет у меня никого, а у ребёнка нет отца, на которого я могу положиться. Вот что доктор. И я не знаю, как смогу потянуть всё это, ни финансово, ни морально, даже пресловутой поддержки нет. Мать меня загнобит.
— Мне нужен аборт. — твердо и решительно. Я уже решила, я всё делаю правильно.
— Хорошо, я вас поняла. Тогда анализы и УЗИ, и как можно быстрее, сроки поджимают. Вы сегодня ели.
— Нет, — как знала, что не стоит, да и не лезло ничего особо. — Только вода.
— Это ничего. Сейчас анализа, потом УЗИ, потом опять ко мне.
Платная медицина — это прогресс, нет очереди, нет заминок, всё быстро и четко. Почти нет следов от прокола. Врач узист, милая девушка, сетовала на отсутствие папочки, показывала, мне малыша, совсем человечек. Я уже и забыла, как они выглядят.
— Смотрите мамочка, вот какие мы. Пока ещё не определить пол, но это лучше сделать с папочкой. — она всё тараторила и тараторила, мне хотелось её заткнуть, её жизнерадостность и оптимизм, её никому не нужное счастье, которого у меня нет. — что вам ещё рассказать, он уже может глотать околоплодную жидкость, канал желудочной кишки всасывает пищу, кишечник слабо сокращается. Присутствуют все важные органы. На пальчиках появились ноготочки. Сейчас малыш уже начинает двигаться, но вы конечно пока этого ещё не чувствуете. — замолчи, пожалуйста, хватит, замолчи. — Его мозг полностью сформирован, и ребёночек уже может чувствовать свет, шум, тепло, прикосновения и даже боль. — она рассказывала всё это с такой любовью, а мне хотелось кричать заткнись, заткнись, заткнись. — Вот послушайте, кто это тут у нас.
И, как будто решая добить меня, в кабинете раздаётся быстрое, но уверенно биение маленького сердечка. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Слёзы стекают по щекам, и моя рука непроизвольно ложиться на живот, рядом с датчиком. Он там внутри, всё слышит, всё чувствует. И знает, что ему здесь не рады, и что скоро нам придётся попрощаться.
— А вот слёзы нам ни к чему, — девушка подала мне салфетки. — Сильные эмоции, даже положительные, не всегда хорошо.
Мне необходимо взять себя в руки, положительными эмоциями здесь и не пахнет.
— Вот держите, на память, покажите папочке. — он протянула маленький квадратик, снимок малыша. Я смотрела на него как заворожённая. — Сейчас внесу данные, и можете идти обратна к… простите.
Осеклась, как видимо только сейчас заметив, в моей карте уродливое слово. Глаза девушке погрустнели, она не подовая вида, но уже в полной тишине, продолжила работу.
На свою сегодня не пошла, сославшись на плохое самочувствие, девочки были осведомлены, что я сдавала анализы, и без проблем отпустили. Вот только и домой не пошла, погода радовала относительной теплотой, после затяжных дождей. Из-за облаков выплывало солнце, озаряя городские здания ярким светом, город отмылся от осеней пыли и светился вместе с солнышком. Но едва оно пряталась, все вокруг превращалось в серую, унылую массу. Под стать моему настроению.
Наверное, в глубине души я мазохист, раз сейчас, как будто специально, делая себе ещё больней, я гуляю по тем местам, где мы были с Волком. Вот та улица Мира, на которой он схватил меня первый раз, вот переулок, куда затащил и поцеловал, а если пройти чуть дальше будет гостиница, где прошла наша первая встреча.
Я шла, шла, шла, квартал за кварталом, не чувствую усталости и ног. Выпила чашку чая с куском яблочного пирога, в кофейне, откуда мой мужчина-ураган утащил меня. Не поленившись, дошла до отеля, где проходили наши следующие ночи, подняла голову и долго смотрела вверх, на двадцатый этаж. В зеркальные стекла ничего не было видно, лишь отражение городских зданий, да такого ненавистно-улыбающегося мне сейчас солнца.
Город живет, двигается, развивается, подчиняя всех своим законом. Будней день, в ТЦ, где покупала сногсшибательное боди, для Волка, народ сновал туда-сюда, как будто вовсе не работал. А я застопорилась у витрины детского мира. Ведомая необъяснимой силой, скорее глупым человеческим любопытством, через пять минут бестолковых стояний, уже разглядывала крошечную одёжку для новорождённых, забыв каким они могут быть. А ещё через сорок минут, я обнаружила себя сидящей в своём парке, со снимком УЗИ и маленькими зелёными пинетками в руках.
Эта часть парка пустовала, впрочем, как и всегда. Здесь чувствовалось уединение и такой нужный мне сейчас покой. Здесь не было стекла, железа и бетона, здесь не было блика, отблеска и света. Здесь если и играло солнце, то лишь теплыми лучами, в почти опавшей листве деревьев. И только здесь можно было всё ещё увидеть настоящие осенние краски. И почему-то с абсолютно голубого неба, пестрящего редкими облаками, шёл дождь. Иначе как объяснить, эту влагу на моём лице.
— Мам, деньги, ты не оставила мне деньги. — Женька кричала из прихожей, мне в спальню, я не в состоянии была встать с кровати. Придя домой завалилась и, лижа как тюлень, скорее, как подбитая лань.
— Возьми в моей сумке, — попыталась крикнуть, но голос подводил. Дочь бурчала в излюбленной манере, напоминая этим своего отца. И опять наступила тишина.
— Мам, — аккуратные толчки в плечо, и мои еле продравшиеся глаза, устремляются на Женку, с ошарашенным лицом. — Мама, что это.
В её руке злополучные пинетки и снимок УЗИ. Чёрт, я забыло о них. Сажусь в кровати и пытаюсь сделать как можно беззаботное лицо.
— Оставь, это… — пытаюсь сообразить, чтобы соврать. — Это тёти Ули… ну не совсем её, ей просили передать…
— Ага, не складно мам, — скепсис на лице дочери говорит, сам за себя. — Здесь твоё имя и дата сегодняшняя и… срок.
Женька смотрит, не отводя глаз, ждет ответа, показывая всем видом, что без него не уйдет. Упёртая.
— Мам, чего ты молчишь, мам. Он папин… или… — тут я не выдерживаю и реву, снова. — Господи мам, подожди.
Она убегает на кухню и возвращается со стаканом воды, предусмотрительно бросив туда лимон и мяту, как я частенько делала по утрам.
— Я звоню Саньке. — твердо и решительно, я так никогда не умела.
Не проходит и получаса, и вот я рассказываю девочкам о моём неожиданном положении, об отсутствии отца ребёнка, упуская конечно часть с игрой, и о моём непростом выборе.
— Нет мам, как-то это всё… не правильно. — впервые моя дипломатичная дочь не может подобрать слов. — Когда срок? Жень? Мам?
— В мае, ближе к двадцатым числам. — отвечает за меня Женька. И поясняет ошарашенной мне. — Ну а чё, я в интернете посчитала.
— Если я закрою сессию и быстро сдам практику, то смогу приехать только к июлю. Не раньше.
— Я не поеду в тренировочный лагерь, да и без тебя там будит не айс. До конца августа мы дома, а потом. — слушаю своих детей и удивляюсь, как они планируют свое следующее лето, а заодно и всю мою дальнейшую жизнь. — Бабка, нам не поддержка, её и так кондрат хватит. — гогочет Женёк.
— Да и пошла она, у нас дед есть. Я раньше нового года к вам вырваться не смогу. Ну и ладно, нам времени хватит его обработать. Но нам нужно поддержка посерьёзней. — Сашка вздохнула. — Звони тёткам.
