— Во-первых, признаем, итальянцы никудышные солдаты, гауптман фон Ренбек не даст соврать — он имел с ними дело на Сицилии и в Тунисе и знает на деле этих вояк, — говорил фон Бойненбург. — Во-вторых, вот увидите, нам будут только в помощь их руки на наших заводах и фабриках. Так мы сможем снять нагрузку с немцев. Это не поляки и русские, им можно доверить даже контроль за производством.

— Но удержим ли мы еще и Италию — вот в чем вопрос, — задумчиво спросил его заместитель. Смелые речи, которые велись все чаще и чаще среди офицеров, надо признать. Что будет дальше, когда немецких войск и так не хватает на фронтах?

Баронесса тогда была очень недовольна завершением ужина в Париже, в ходе которого звучали слишком опасные предположения насчет политики Гитлера, но в особенности — рассуждениями Рихарда о крушении всех империй, которые желали захватить слишком много. И видимо, это раздражение и недовольство не прошло за пару дней, ведь и в Берлине она выглядела озадаченной и была, на удивление, немногословна с сыном. Рихард даже встревожился, что болезнь снова начала мучить мать приступами боли, но баронесса заверила, что если и стоит тревожиться о чьем-то здоровье, то его, в первую очередь.

Если садовника виллы Рихард помнил, то служанки, которые встретили их при входе в дом, были совсем ему незнакомы. Сначала он даже напрягся при виде этих новых для него лиц, но баронесса быстро развеяла его тревоги.

— Наша немецкая прислуга уволилась, когда в Берлине объявили об эвакуации[87]. Решили, что в деревнях им будет гораздо безопаснее. Это вполне разумно, и я не стала их удерживать. Поэтому у нас новые служанки. Остовки, как ты можешь видеть. Так даже дешевле в нынешнее время. Нина и Анна. Правда, я до сих пор не могу запомнить, кто из них кто.

Это было неудивительно. Обе русские были похожи друг на друга — черноглазые, курносые, с короной из темных кос на голове. Даже рост у них был одинаков. Только разрез глаз и линия подбородка отличали девушек, которые смиренно сложив руки и опустив глаза, стояли перед хозяевами. Но Рихарда все равно покоробило поведение матери. Пусть эти служанки и русские, но они все же были людьми.

— Ты когда-то говорила, что ни за что больше не возьмешь в дом русских служанок, — напомнил Рихард матери позднее за ужином. — После беременности одной из прислуги Розенбурга. Не могу вспомнить ее имя никак… Не Катерина. Другая.

— Ты вспомнил Катерину? — спросила с явным интересом баронесса. Показалось ли ему в полумраке комнаты, или мама действительно вдруг побледнела?

— Я никогда ее не забывал, — признался он. — К моему удивлению, она очень ясно сохранилась в моей памяти. Эти девушки тоже не говорят по-немецки, как и Катя?

— Как собаки, мой дорогой — понимают, но не говорят, — ответила баронесса, чем снова вызвала легкое раздражение в Рихарде. — Катя, кстати, уже более-менее понимает, что от нее хотят. Но все равно — хуже, чем остальные две остовки.

Рихард замер на мгновение, пытаясь поймать мысль, которая не хотела оформиться полностью в его голове. Что-то его беспокоило в словах матери, но что именно он не мог понять. Только позднее, когда они ужинали с матерью, а русские девушки бесшумно скользили вокруг стола, обслуживая их, он вдруг понял, что его встревожило:

— У нас в Розенбурге теперь три русские служанки?

— Да, я взяла еще двух, — ответила рассеянно баронесса. — Мне посоветовали брать не с биржи, когда они только приезжают в Германию, а из трудового лагеря. После работы на заводе они сразу понимают свою удачу попасть в приличный дом и не вызывают нареканий. Биргит не нарадуется — эти две были как раз из таких.

— Еще две? Тогда разве у нас не четыре русские служанки?

Мама вдруг посмотрела на него через стол таким взглядом, что Рихард сразу понял — он невольно попал в ее уязвимое место. Словно было что-то такое, о чем она никогда не хотела бы вспоминать.

— Не понимаю твоего интереса к прислуге, Ритци, — сказала баронесса. — Не скажешь мне о причине его?

— Просто вспомнил, что в Розенбурге осталось две русские служанки после того случая. Если добавить к ним еще двух, то выйдет четыре, а не три. Простая математика.

Баронесса некоторое время смотрела на него пристально, а потом снова вернулась к ужину. Спокойная и хладнокровная, как всегда.

— Три, если одна русская сбежит, — проговорила она ровно. — Была одна русская. Большевичка. Она приехала вместе с другими девушками из Остланда. И все подбивала на побег остальных. Ты должен помнить об этом, Ритц. Биргит рассказала мне, что русские все-таки рискнули бежать из Розенбурга однажды, и именно ты их вернул назад.

Да, он это помнил. Как искал почти двое суток этих глупых гусынь. Как щедро платил полицейским, чтобы сообщили именно ему, а не в гестапо или арбайтсамт о побеге. Как объезжал окрестности, чтобы найти беглянок. Он помнил, что ему было жаль этих дурочек, которые не то, что до Советов, даже до Саксонии бы не дошли без документов. И что ему было очень важно найти их первым.

Странно, но двух русских Рихард так и не вспомнил, как ни силился сейчас. Все, что всплывало в голове — это перепуганное лицо Кати в зеркале заднего вида и буря эмоций, которая бушевала в его душе в те минуты.

— Да, я помню это. Значит, эта русская снова решила бежать? Странно, что она сделала это в одиночку, она так цеплялась за своих подруг.

Рихард помнил, что наблюдал, как она работает в доме, но образ этот приходил только со спины. Низкий рост и худая, как ребенок — это все, что приходило в голову. И ее прозвище, которое дал когда-то дядя Ханке этой маленькой служанке — Воробушек. Но даже цвета волос сейчас не мог вспомнить, которые были надежно скрыты полотном белоснежной косынки.

А еще он помнил, что русская люто ненавидела и боялась его… Это почему-то вдруг вспомнилось отчетливо. Он буквально ощущал эту ненависть, которая исходила от маленькой служанки всякий раз. Даже затылком, когда ей казалось, что он не замечает ее присутствия.

— И что с ней стало потом? С этой русской? — Рихард видел, что его расспросы почему-то неприятны матери, но ему было крайне любопытно узнать, удалось ли этой маленькой коммунистке задуманное.

— Я не знаю, и мне это абсолютно безразлично, — пожала плечами баронесса равнодушно. — Я передала ее документы в полицию и заявила, что отказываюсь от прав на нее. Пусть ловят ее сами. Хватит о русских! Эта тема лишает меня аппетита! Давай лучше поговорим о другом. Что ты думаешь, если я устрою небольшой прием завтра вечером? Только самые близкие знакомцы. Я слышала, что князь Витгенштейн[88] сейчас в Берлине. Его перевели с Восточного фронта на защиту города от налетов. Ты помнишь его? Вы ведь с ним учились вместе в летной школе в Брауншвейге, верно? Недавно он был приставлен к Дубовым листьям[89] за свои победы под Курском. Вам определенно будет, о чем поговорить.

Вспоминать, как погибли Лютц и Вальтер, ведь Генрих определенно будет расспрашивать о бывших сокурсниках, потеряв их из вида после окончания летной школы. Встретить знакомых, которые раз за разом будут интересоваться деталями его аварии или расспрашивать о его здоровье. Притворяться, что все идет как должно, и что нет никаких причин для тревог. Снова и снова вглядываться в лица и вслушиваться в слова, чтобы понять, нет скрыта ли где-то очередная ниточка, которая откроет для него последние двери, скрывающие его воспоминания. Ловить на себе ответные любопытные взгляды украдкой, чтобы потом можно было обсудить, в полном ли рассудке он или все-таки травма головы дала о себе знать….

Спасибо, мама, нет…

Но Рихард видел, как сильно она желает этого приема. А отказать матери он никогда не мог. Тем более сейчас, когда свежа была рана от потери дяди Ханке и от страданий, которые ей пришлось перенести при известии о том, что самолет сына разбился в Средиземном море. Прием так прием. Если это доставит ей удовольствие и развеет ее тоску, он согласен и на это. Быть может, будет кто-то из знакомых из министерства имперской авиации или даже рейхсканцелярии, и Рихард сможет договориться о снисхождении на предстоящей комиссии, которая решит его судьбу…