1. Осип не видел, кто был в экипаже. Привычно опираясь правой рукой на пику, он, на широкой рыси, вел конвой в нескольких саженях позади кавалькады.

– Чудно, – сказал, прибывший с пополнением, казак Урюпинской станицы Сивогривов, – даже глядеть удивительно. Навроде, в сражению идуть, а можно сказать, на телеге. «Небывалец – вот тебе и удивительно», – подумал Осип, но ничего не ответил вчерашнему малолетку, может еще три месяца назад казаковавшему перед девками в станице, и не растерявшему любопытства в окопной фронтовой грязи. Но он и сам удивился, когда на одном из невысоких холмов экипаж остановился, из него вылез грузный генерал в черном мундире, и совершенно точно, разглядев в Осипе фронтовика, показал на него пальцем в черной замшевой перчатке:

– Со мной. Остальные на месте.

Осип соскочил с коня. Генерал, тяжело ступая, двинулся в сторону турецких укреплений. Заложив руки за спину, он шел, словно это была не передовая линия, и здесь не стреляли. Осип, опасливо перекинувши винчестер на руку, в любую минуту был готов выстрелить в сторону турок. А они могли высунуться из-под земли где угодно. Он шел за генералом, цепко ощупывая взглядом каждый бугорок, каждую впадину, где мог притаиться стрелок. От напряжения у него взмокла спина, и пот слепил глаза, но смахнуть его было некогда. Он шел напряженный как взведенная пружина в ружейном затворе. А генерал был нетороплив. Останавливался, переходил с места на место. Так было несколько раз. Осип понял – объезжают все Плевенские редуты и укрепления. Теперь уже без команды, он слезал с коня и следовал за генералом, в душе удивляясь почему, выбрал этот грузный человек , не офицера, а его и подходил чуть не самым турецким траншеям, так что у казака замирало сердце. Много повидавший за войну храбрецов, в том числе и таких которые были отчаянны от страха, от истерики, Осип удивлялся холодной смелости, с которой этот черный генерал подходил, к самой грани смерти. С турецкой стороны постреливали, и пули несколько раз посвистывали мимо Осипа. Но когда штабной офицер, кажется майор артиллерии, попробовал мягко остановить генерала:

– Ваше высокопревосходительство, простите меня, но по должности я обязан вам доложить, что вы рискуете. Не следует так близко подходить к противнику.

– Мне издалека не видно. – глуховатым голосом ответил черный генерал.

«Он опасности не чувствует. – подумал Осип,– Думает о своем и ему все равно: стреляют вокруг или нет…»

– Мать честна! – подтвердил его мысли Урюпинский небывалец, когда они переезжали на новое место. – Прям дохтур какой-то, а не енегал… И все чегой-то размышляить.

= Дюжа углубленный. – согласился пожилой приказный, с бородищей лопатой, выдавшей старообрядца, из авангардного разъезда, что скакал впереди экипажа. – Ты того, доглядай, кабы он нас в плен не завел… Далеко то глядит, а коло носа, можить, и хрена своего не видит.

Но это оказалось не так, и генерал видел то, на что другие не обращали внимания.

– Что с ногой? – спросил он Осипа, как бы между прочим, когда они были впереди последнего русского секрета.

– Ранение.

– Вижу. А что в седле кособочишься? В ребра досталось?

– Так точно.

– Где?

– Да тут. Сначала на Гривицких редутах, потом у Скобелева.

– Ну, ты – пострел! Везде успел. Охотником пошел?

– Так точно. В Первую Донскую, прошлым годом…

– М-да…– каким то своим мыслям сказал генерал. – А Георгий за переправу?

– Так точно.

– Давно из лазарета?

– Тридцатого ранен был. У болгар отлеживался.

– М-да… Ну, и как тебе нынче турок?

– Поплошал.

– Почему?

– Не атакует.

– Так он и раньше не атаковал. Зачем ему? Сидит себе в окопах да постреливает, да кладет наших рядами…Вон, сколько османы всего нарыли..

– Нынче он голодный. Языков приводят – те говорят: лошадей приедают в Плевне то.

М-да…

Они вернулись к офицерам стоявшим за большим холмом. Услужливый генеральский денщик быстро раскинул складной стол, выставил всякую снедь. Казаки, стоявшие поодаль конно, старались отводить глаза – с утра ведь шли не евши. Неожиданно, Осипа снова позвали к офицерам. Он побежал, придерживая шашку. Генерал сам налил и протянул ему пол стакана водки.

– Спасибо за службу.

– Рад стараться. – Осип хлопнул водку залпом. Огонь пробежал в груди и чуть захмелела голова.

– Снеси казакам самовар и бутербродов, – приказал генерал денщику. – Ну что, приказный, согрелся?

– Так точно.

– А сапоги, я смотрю, у тебя уже сухие. А мы же по грязи лазали, по воде?…

– Сейчас переобулся в запасные, а портянки я под седлом сушу.

– Вот, – сказал генерал – вот вам опытный вояка. И сто раз повторять не перестану: первое дело – ноги. В мокрых сапогах солдаты и при теплой погоде обезножат. Насмотрелся я в Севастополе. При солнышке, при теплой погоде – посидят в траншее, не переобуваясь, неделю, глядишь, снимают сапоги с пяткой вместе – отморожение. Пирогов точно заметил. И это нас ждет! Требую, чтобы у нижних чинов были сухие ноги! За отмороженные ноги буду наказывать офицеров! – и без перехода вдруг спросил у стоявшего по стойке смирно. Осипа.

– Влюблен в Скобелева? Говорят, вы, казаки, от него без ума.

– Казаков без ума не бывает, – ответил Осип, который от водки был чуть в кураже.

– Ого! – засмеялся генерал, и согласно, вослед за начальником, заулыбались офицеры. – – Ну, и как по вашему казацкому уму?

– Храбрый. По всем статьям герой и воитель…

Старый генерал пытливо вгляделся в лицо казака

– Э, брат, а ты не прост… Ты что же храбрости не одобряешь… А?

– Кто же геройства не одобряет. Генерал геройский. Только в строю и другие люди есть. Солдат матери ждут, детишки…

По тому, как все замолчали, Осип понял, что сказал, что-то важное, и сердце его замерло – могли наказать.

– М..-да – опять сказал генерал – Вот вам и ответ. И, обернувшись, к офицерам припечатал. – Четвертого штурма не будет.

– Кто это? – едва поспевая за денщиком, который нес казакам самовар и корзину с бутербродами, спросил Осип.

– Его Высокопревосходительство граф Тотлебен, сегодня прибыли…

– Про Тотлебена, который, командовал в Севастополе, Осип слышал, но представлял его себе совсем другим. Он казался ему богатырем, а этот хоть был и грузен и немногословен, но не производил впечатления ожившего памятника. А зечесанные на лысину волосы, которые даже легкий ветерок превращал в подобие запорожского «оселедца» делали его смешным.

– А сколько ему лет?

– Старики-с… Кажись, шидисятый годок ему следовает.

– Ну, еще крепкий.

– Знамо крепкий. Вон, по передовой таскается, молодых до поту гоняет. Пейте скорее, мне самовар нужон.

Казаки быстро разлили чай по фляжкам и разобрали бутерброды.

– Нехристи! – заругался денщик. – А офицеры что пить будут? Вам по стаканчику чая пожаловали, а вы весь самовар опростали!

– Не сепети! – строго сказал Осип. – Сказано было в точности: «Снеси самовар казакам!» Стало быть, от вольного чаю – то…Примай, свой самовар и ступай отсель с Богом…

– Чем собачиться здеся, – сказал Устякин , – давно бы второй самоварчик вздул.

– Вот ведь, хамы. Только допусти вас, вы и ноги на стол.

– Нууу…– грозно наклонили пики сразу несколько казаков, – Ты, вошь генеральская, говори да откусывай! Мы на хамах воду возим! В полках хамов нет! Хамы за плугом ходят! А мы тут кровь проливаем!

Казаки разобрали бутерброды. Осип взял пару лишнюю – Трофимычу в гостинец.

– Обязательно, – одобрили станичники. И, развалясь в седлах, принялись уплетать барское лакомство, прихлебывать из фляжек горячий сладкий чай.

– Вот до чего генерал правильный, – сказал Сивогривов. – Я спервоначалу не понял, через чего он на бричке, а у него тамо и самовар, и погребец – очинно даже аккуратно. Сразу видать основательного человека. Вот и нам маленечко перепало.

– Не о том ты радуешься, пенек Урюпинский, – сказал Осип, – ты за генерала Бога моли, что штурма не будет. Он башку твою, дубовую, поберег