Звонок будильника вырвал меня из объятий сна. Я резко открыл глаза, мгновенно переходя от дремоты к полной боевой готовности. Так нас учили в НКВД – спать чутко, просыпаться молниеносно. Моя рука автоматически потянулась под подушку, нащупывая рукоять табельного оружия. Все на месте. Можно начинать день.

Я сел на край узкой железной кровати, чувствуя, как пружины матраса протестующе скрипнули под моим весом. Комната была маленькой, но это было больше, чем имели многие в Москве 1937 года. Высокое положение в НКВД давало свои привилегии, хоть и скромные по меркам забугорного капиталистического мира.

Босыми ногами я коснулся холодного пола. Октябрьское утро было промозглым, и я поежился, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Но холод – это хорошо. Холод бодрит, заставляет кровь бежать быстрее. А мне сегодня понадобится вся моя энергия и концентрация.

Я встал и подошел к окну, отодвигая занавеску. Москва просыпалась. На улице уже сновали люди, спеша на работу. Заводские трубы выпускали клубы дыма в серое небо. Город жил, дышал, работал на благо социализма. И я был частью этого великого механизма.

Повернувшись к шкафу, я достал свежевыглаженную форму. Темно-синяя ткань, знаки различия майора госбезопасности – все это внушало уважение и страх. Я провел пальцами по петлицам, чувствуя гордость за свое положение. Сколько лет упорного труда, сколько бессонных ночей стоило мне достичь этого звания. И я не собирался останавливаться на достигнутом.

Но прежде, чем надеть форму, нужно было привести себя в порядок. Я подошел к небольшому столику у стены, где лежали мои бритвенные принадлежности. Старая опасная бритва досталась мне от отца – единственная вещь, которую я сохранил после него.

Я взял кожаный ремень, закрепленный на стене, и начал методично править бритву. Шшшх, шшшх – звук металла о кожу успокаивал, настраивал на рабочий лад. Это был своего рода ритуал, момент медитации перед началом дня.

Намылив лицо, я начал бриться, осторожно проводя острым лезвием по коже. Одно неверное движение – и можно порезаться. Но моя рука была тверда. Годы допросов научили меня контролировать каждое движение, каждый жест.

Закончив бритье, я сполоснул лицо холодной водой из фаянсового кувшина. Вода обожгла кожу, окончательно прогоняя остатки сна. Я посмотрел на себя в зеркало – из него на меня глядел человек с жестким взглядом и плотно сжатыми губами. Человек, готовый выполнить свой долг перед партией и народом.

"Я – сила," - прошептал я своему отражению. "Я – власть. Я служу великой цели. Я – сама цель."

Эти слова были моей мантрой, моим кредо. Они давали мне силу и уверенность, напоминали о важности моей работы. В мире, где каждый мог оказаться врагом, предателем, шпионом, я был щитом и мечом революции.

Я начал одеваться, тщательно застегивая каждую пуговицу, расправляя каждую складку на форме. Китель сидел идеально, подчеркивая мою подтянутую фигуру. Я намеренно поддерживал себя в хорошей физической форме – никогда не знаешь, когда придется применить силу при задержании очередного врага народа.

Надевая сапоги, я на мгновение задержал руку на правом каблуке. Там, в потайном отделении, хранились самые важные документы – те, что могли стоить жизни, попади они не в те руки. Шифры, коды, списки информаторов – все это было здесь, всегда со мной. Паранойя? Возможно. Но в нашей работе паранойя – не болезнь, а необходимое условие выживания.

Полностью одевшись, я еще раз осмотрел себя в зеркале. Безупречно. Но прежде, чем выйти, нужно было выполнить еще один ритуал.

Я начал методично обходить комнату, проверяя каждый угол, каждую щель. Пальцы скользили по плинтусам, простукивали стены, ощупывали мебель. Я искал то, чего здесь быть не должно – жучки, прослушивающие устройства, любые следы вторжения в мое личное пространство.

Паранойя? Нет, осторожность. Я слишком хорошо знал, на что способны наши технические специалисты. Если они могли прослушивать квартиры врагов народа, кто мог гарантировать, что они не прослушивают и нас, защитников режима? Доверять нельзя никому, даже своим.

Удовлетворившись результатами проверки, я наконец был готов покинуть квартиру. Но перед этим я подошел к небольшому столику у двери. На нем стояла фотография Сталина – наш вождь смотрел строго и проницательно. Я на мгновение замер перед портретом, чувствуя, как его взгляд проникает в самую душу.

"Товарищ Сталин," - прошептал я. "Клянусь, я не подведу вас. Я буду беспощаден к врагам народа, к предателям и шпионам. Ни один из них не ускользнет от карающей руки НКВД."

С этой молитвой – да, это была своего рода молитва – я открыл дверь и вышел в коридор коммунальной квартиры. Сразу же в нос ударил запах жареного лука – кто-то из соседей готовил завтрак. Я поморщился. Мой завтрак ждал меня в столовой НКВД – еще одна маленькая привилегия.

Проходя мимо кухни, я заметил соседку – пожилую женщину, чье имя я даже не потрудился запомнить. Она готовила что-то на старой плите, но, увидев меня, замерла, вжав голову в плечи. Страх в ее глазах был почти осязаемым.

Я кивнул ей, сохраняя непроницаемое выражение лица. Страх – это хорошо. Страх держит людей в узде, заставляет их быть лояльными и вызывает уважение к нам. А лояльность – это все, что требуется от граждан нашей великой страны.

Выйдя из подъезда, я на мгновение остановился, вдыхая прохладный осенний воздух. Небо уже начинало светлеть, обещая ясный день. Хороший день для работы.

Я зашагал по улице, чувствуя, как прохожие расступаются передо мной. Никто не смел встречаться со мной взглядом. Моя форма говорила сама за себя – я был воплощением государственной мощи, карающим мечом партии.

Впереди был еще один день служения Родине. День, когда я снова встану на защиту социализма от его врагов. И я был готов к этому. Готов допрашивать, готов выбивать признания, готов отправлять предателей туда, где им самое место – в лагеря или к стенке.

Потому что я – майор госбезопасности (спецзвание, соответствующее воинскому званию комбрига) Виктор Соколов. И я – народ.

С этими мыслями я направился к зданию Лубянки, где меня ждал очередной допрос. Сегодня я снова докажу свою преданность партии и лично товарищу Сталину. И горе тому, кто встанет у меня на пути.

Здание Лубянки возвышалось передо мной, внушительное и грозное. Его желтые стены, казалось, впитали страх тысяч людей, прошедших через эти двери. Я вдохнул полной грудью, чувствуя прилив адреналина. Здесь я был в своей стихии.

Поднимаясь по ступеням, я заметил, как несколько гражданских торопливо перешли на другую сторону улицы, избегая даже случайного взгляда на здание НКВД. Их страх был почти осязаемым, и я ощутил знакомое чувство власти. Мы были щитом и мечом революции, и народ должен был бояться нас. Страх порождает послушание, а послушание необходимо для построения нового общества.

У входа я кивнул часовому, который вытянулся по струнке. Его взгляд был полон смеси страха и уважения. Даже здесь, среди своих, моя форма и звание вызывали трепет. Я прошел через массивные двери, и звуки внешнего мира остались позади. Здесь царила особая атмосфера – смесь напряжения, секретности и холодной эффективности.

Коридоры Лубянки были наполнены приглушенными голосами и торопливыми шагами. Сотрудники спешили по своим делам, избегая лишних разговоров и взглядов. Каждый знал: любое неосторожное слово может стоить карьеры, а то и жизни. Я шел уверенным шагом, чувствуя, как расступаются передо мной.

Подойдя к своему кабинету, я остановился перед дверью. Три быстрых удара, пауза, еще два – наш секретный код. Только после этого я достал ключ и открыл дверь. Паранойя? Нет, необходимая предосторожность. В нашей работе нельзя быть слишком осторожным.

Войдя в кабинет, я первым делом подошел к сейфу. Набрав комбинацию, я достал папку с делом сегодняшнего подозреваемого. Александр Петров, 42 года, инженер на оборонном заводе. Подозревается в саботаже и шпионаже в пользу Германии. Интересный случай.