– И прошу извинить меня за разгром в твоем письменном столе.

Улыбка исчезла с его лица.

– Не думай, что я забыл или простил это. Я еще должен найти подходящее наказание для тебя за столь безответственный поступок. – Он вовсе не хотел произносить это так резко и грубо, но ярость, охватившая его при виде перепутанных бумаг, все еще бушевала в нем.

Элина тоже не сдержала гнев.

– Если не будешь насильно держать женщин в своем доме, они не станут совершать «безответственных» поступков.

– Я не стал бы тебя держать, если бы ты сказала правду.

– Или ложь, за которую ты собирался мне заплатить. Он метнул в нее испепеляющий взгляд.

– Мое предложение остается в силе.

В ее холодных, зеленых, как море, глазах он прочел неприкрытую враждебность. Элина отступила, отталкивая его руки, обнимавшие ее талию.

– Если бы я не боялась лошадей, не задумываясь, вскочила бы на эту кобылу и отправилась прямо к судье.

– И навсегда запятнала бы репутацию своего отца. Она проглотила подступивший к горлу комок.

– Да, если именно это необходимо, чтобы добиться справедливости и избавиться от тебя.

Хотел бы он знать, действительно ли она способна на это. И, глядя в ее упрямое, пылающее гневом лицо, решил, что способна.

– Тебе не удалось бы уйти далеко. Я настиг бы тебя прежде, чем ты добралась бы до города.

Она пожала плечами:

– В любом случае это не имеет значения, поскольку я не могу ездить верхом. И, конечно же, я не возьму твоих денег в уплату за то, чтобы забыть о своем происхождении и твоих преступлениях.

Ему хотелось хорошенько встряхнуть ее, задать ей хорошую трепку. Почему он так обходителен с ней, ведь он знает, что она представляет собой. Он знает ответ на этот вопрос. Он не мог забыть, как накануне ее нежные губы прильнули к его губам и как совсем недавно, будучи смертельно напугана, она бросилась искать у него утешения.

И все же лучше бы ему об этом забыть. Если бы ему удалось устоять, продержаться какое-то время, она бы передумала, изменила свои намерения. Ведь в ее интересах принять его предложение. В настоящий момент ее гордость сильно уязвлена и еще не угас гнев из-за смерти ее дружка. Но через некоторое время она образумится. Ему надо набраться терпения и подождать.

– Поскольку ты, судя по всему, полна решимости упрямо стоять на своем, милые глазки, я вынужден искать способы развлекать тебя во время твоего пребывания здесь.

– Не мог бы ты начать с того, что перестанешь величать меня этим дурацким прозвищем и начнешь называть по имени? – огрызнулась она. – Я – мадемуазель Ванье, а не «милые глазки».

– Да ну! А я думал, тебе больше нравится мое прозвище чем то, которым наградил тебя твой дорогой Алекс. Или ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя «киска»?

На ее лице отразились боль и чувство оскорбленного достоинства, но он не стал утешать ее: взыграла ревность к трусливому мошеннику Уоллесу.

– Ладно, раз тебе не нравится «киска», пусть будет «милые глазки». Согласна?

Не обращая внимания на то, что она едва не задохнулась от гнева, он с преувеличенной учтивостью предложил ей руку. Но она, стремительно отвернувшись от него, в ярости направилась к дому.

Бонанж последовал за ней.

– Как я уже сказал, пришла пора развлечений. Мы можем начать с разборки моих бумаг. – Он вздохнул. – Жаль, что ты мало, чем сможешь помочь, потому что весьма кстати забыла, в каком порядке лежали эти бумаги, но ты можешь составить мне компанию.

Когда она в холодном молчании пересекла террасу, Бонанж добавил:

– А так как в моем кабинете очень жарко, ты можешь носовым платком стирать пот с моего лба или же подкармливать меня лакомствами, когда у меня будут заняты руки. И конечно, время от времени мне нужен глоток вина.

Она обожгла его яростным взглядом и уже собиралась дать ему гневную отповедь, но тут заметила усмешку на его лице и из гордости предпочла промолчать.

– Боюсь, тебе будет скучно со мной, – язвительно сказала она, как только они вошли в дом. – На меня не действуют чары лукавых креольских джентльменов, и я не похожа на тех леди, которые, как говорил мне Луи, находят тебя весьма привлекательным.

– Ты бы предпочла, чтобы я отыскал этих леди? – спросил он, взяв ее за руку и направляясь в кабинет.

– Мне все равно, главное, чтобы ты, наконец, оставил меня в покое.

– Я вряд ли оставлю тебя в покое, дорогая. Я с трепетом предвкушаю наши маленькие тет-а-тет. Почему я должен искать компанию где-то еще, когда у меня дома живет такая девица? Я все еще помню наш восхитительный поцелуй и с нетерпением ожидаю такого же в будущем.

– Не будет больше никаких поцелуев! И не называй меня девицей! – Она покраснела и попыталась высвободить руку.

Когда они вошли в кабинет, он ничего не сказал, лишь подумал: «Будет очень много поцелуев, милые глазки, уверяю тебя». И с самодовольной улыбкой на лице запер за собой дверь.

Элина наблюдала, как Рене раскладывает бумаги в аккуратные пачки. Хозяйственные счета в одну, письма в другую, частные документы в третью и так далее. Уже прошло больше трех часов. Он молча работал, а она просто сидела в жаркой тесной комнате, с каждой минутой все более раздражаясь. Он не позволял ей читать, не позволял вообще ничего делать, а только сидеть и наблюдать, как он педантично просматривает листы бумага и сортирует их. Он даже отказывался разговаривать с ней, и это молчание сводило ее с ума.

И хотя он уже дважды отказался от ее помощи, она снова спросила, не может ли чем-нибудь помочь, чтобы ускорить дело.

Он ответил не сразу, но повернулся к ней лицом. Потирая затекшую шею, Рене изучающе посмотрел на нее. Удовлетворение промелькнуло в его взгляде, когда он увидел, как она ерзает и вертится на стуле.

– Тебе наскучило смотреть на меня? – наконец спросил он. – Поверь мне, делать эту работу гораздо скучнее и утомительнее.

– Тогда позволь помочь тебе, – сказала Элина, готовая делать что угодно, только не сидеть, сложа руки. – С моей помощью ты закончишь быстрее. Ты уже добился своего, так что не имеет смысла продолжать в том же духе. Ведь я не хуже тебя умею раскладывать бумаги.

Его взгляд скользнул по ее рукам.

– Нет необходимости марать твои драгоценные ручки какими-то хозяйственными счетами. Побереги силы для не столь прозаического занятия.

Его многозначительный взгляд заставил ее покраснеть.

– Что бы ты там ни думал, – сказала она холодно, стараясь скрыть замешательство, – мой опыт не распространяется на «другие занятия». Обычно я приводила в порядок счета для мамы и хорошо разбираюсь в хозяйстве. Если я тебе помогу, мы сможем, наконец, покинуть эту омерзительную комнату.

Она не хотела признаться себе, но причина желания покинуть кабинет объяснялась той атмосферой чувственности, которая, казалось, воцарилась там с тех пор, как Бонанж поцеловал ее накануне. Многозначительные взгляды, которые он время от времени бросал на нее, лишь усугубляли положение. Он буквально раздевал ее глазами.

Жара тоже способствовала этой атмосфере. Локоны, выбившиеся из прически во время безумной скачки через поля, влажными прядями облепили ее лоб и шею, девушке было жарко, она вспотела, да и каждый его взгляд вгонял ее в краску. А это заставляло ее вспоминать, с какой готовностью она ответила на его поцелуй.

Судя по его улыбке, он догадывался, о чем она думает.

– Я разберусь с бумагами и без твоей помощи, милые глазки, – пробормотал он. – Ты уже и так достаточно натворила. Но кое-что ты можешь сделать.

– Например?

– Помассируй мне шею.

Скрестив руки на груди, она взглянула на него:

– Я не умею.

Его губы скривились в усмешке:

– Я тебя научу.

– Лучше я сделаю что-нибудь еще, – сказала она. И упрямо добавила: – Мне бы не хотелось способствовать улучшению твоего самочувствия.