— Ты ответишь за это, сука! — Ходжа упрямо сжал зубы.

— Карманы! — скомандовал я, и Китаец с Копченым обшарили гостей, вытащив три ножа и два Макарова. Ну надо же, какой сюрприз!

— Этих троих — мордой в снег! — сказал я, убирая пистолет. — К ним претензий нет. А вот к тебе есть, фуфел. Ты честного арестанта сукой сейчас назвал. Тебя никто на мушке не держит. Ну, чего стоишь? Обоснуй!

Трусом Ходжа не был, и взревев, бросился на меня. Силен, — думал я, пробивая двоечку в область главного украшения его лица. Там что-то хрустнуло, а из носа показалась струйка крови. Но я побыстрее буду. О! Еще и сопатка слабая! Ходжа не продержался и тридцати секунд, после чего я начал то, из-за чего, собственно, сюда и приехал. Методичное, унизительное избиение. Не слишком калечащее, но обидное до крайности. А когда его рычание превратилось в скулеж, из машины вылез Вахтанг, который смотрел на творящееся безобразие с нескрываемым одобрением. До этого он курил и интеллигентно стряхивал пепел в открытое окно, прекрасно слыша каждое слово.

— Я Ваха, — сказал он, подойдя к нам, когда избиение закончилось. — Вор Ходжа! Ты не вор теперь. Корону с тебя за гнилой базар снял Хлыст, и я это подтверждаю. Уезжай в Сухум, Рауль, не человек ты больше. У тебя мама старенькая. Помоги ей по хозяйству. Мимоза скоро распускаться начнет, а потом мандарины пойдут. Займись тем, что потянешь. Покажешься в Москве, тебе не жить. Запомни, тварь. Тут больше твоего ничего нет. Другие люди возьмут то, что было раньше твое.

Назад мы ехали почти что пьяные от адреналина. Мало того что крышу Хмурого сломали, так еще и пушками вооружились — что с боя взято, то, как говорится, свято. Вахтанг, которого мы хотели высадить у гостиницы, жестом позвал с собой.

— Сегодня гуляем, парни, — ответил он. — Ешьте, пейте, берите любых телок! Сегодня ваш вечер. Я угощаю!

Утро было тяжелое. Голова трещала так, что хотелось сдохнуть и холодного шампанского. Того самого, которым похмеляются аристократы и дегенераты. Такие, как я. Надо же было так нажраться! И еще шалавы эти, которых нагнали новые друзья. Штырь аж двух сразу от жадности утащил в номер. Да сколько же эти девки пьют! Вы спросите, почему такая щедрость по отношению к лобненским босякам? Да потому что мы, до предела незамутненные селяне, сделали за этих людей всю грязную работу. Мы хотели прославиться, и мы прославились, а эти парни заберут под себя темы избитого «апельсина», за которые отдарились бухлом и шлюхами. Только что по плечу не похлопали: молодец, торпеда, дерзай дальше! Далеко пойдешь, если жив останешься. Ну так себе размен, конечно. Хотя, как говорил Профессор, надо сначала поработать на славу, чтобы потом слава стала работать на тебя.

Я поднялся, со стоном направив стопы в сторону душа, как вдруг проклятый телефон снова зазвонил. Да какого хрена! В голове забились в истерике крошечные противные колокольчики, каждая нота которых только усиливала мои и без того невыносимые страдания.

— Алло! — прохрипел я, а потом прокашлялся и сказал уверенно. — Аллё!

— Сережа! — услышал я ее голос. — Сережа! Папе совсем плохо. Он умирает!

— Я скоро приеду! — ответил я и бросил трубку. Я поднял глаза к побелке потолка и заорал. — Да что за херня! Почему ты решил ласты склеить? Ведь только-только налаживаться все стало! Я же с тобой два дня назад разговаривал! Ты же нормальный был!

Я полез под ледяной душ и постоял там, пока не принял синий цвет. Потом переключил на кипяток и опять постоял, пока не стал багрово-красным. И так раз десять. Я вылез из ванной, вытерся кое-как и сунул ноги в джинсы. Надо ехать.

Склиф встретил меня знакомой шумной суетой. Снова кого-то везли на каталке, снова подъезжали скорые к подъезду приемного покоя. Уставшие до предела люди спасали других людей, не получая за это порой даже простой благодарности. Так, как будто мастерство хирурга — это что-то такое, чему учат в ПТУ за пару лет. Никогда не мог этого понять! И отношения властей к врачам, и отношения населения к ним же. Любое чмо, разбившее по пьяни свою безмозглую башку, смотрит на врача свысока и, поплевывая через губу, напоминает про клятву Гиппократа.

— Что с ним? — спросил я у нестарого еще реаниматолога с сероватой кожей и хроническим недосыпом в глазах.

— Пневмония началась, — сказал тот. — Ребра сломаны, поэтому вентиляция легких снижена. Застойные явления, к которой присоединилась госпитальная инфекция.

— Э… А чем госпитальная от простой отличается? — спросил я. — Ну инфекция и инфекция.

— Госпитальная злей намного, — пояснил врач. — Ее не каждый антибиотик берет. Она же мутирует. Пенициллин не берет точно. А у нас больше и нет ничего.

— Прогноз? — спросил я, а Ленка, стоявшая рядом, прикусила губу, чтобы не заплакать. А мамашка-то не приехала! Или уже была тут?

— Без хороших антибиотиков — скверный, — не стал врать реаниматолог. — Хотя, прогнозы давать — дело неблагодарное. Медицина — наука, вторая по точности после богословия. Хотя люди иногда удивляют.

— А он удивит? — прямо спросил я.

— Не уверен, — поморщился врач. — Ему под шестьдесят, у него тяжелая травма, и я час назад перевел его на искусственную вентиляцию легких.

— Что нужно? — спросил я.

— Антибиотики, — ответил врач. — Лучше цефалоспорины третьего поколения. Цефотаксим, например. Новое лекарство… Хотя… Это у нас оно новое. Да! В простой аптеке их не найти.

— Я понял, — кивнул и сунул доктору сотку в карман. Тот не стал выделываться и благодарно закрыл и открыл глаза. Молодец! Не люблю, когда кривляться начинают. — Если такое лекарство в Москве есть, то я его достану.

— Я здесь сутки, — врач повернулся и пошел. — Пачки четыре сразу берите! И гемодез.

— Это что за зверь?

— Раствор специальный, для снятия интоксикации. Тоже на Западе придумали.

— Телефон! — повернулся я к Ленке. — Мне нужен телефон.

— На посту есть, — она, бледная как мел, показала куда-то вдаль по коридору. — Или в ординаторской. Я попрошу.

— Алексеев у аппарата, — услышал я вальяжный голос на том конце провода. Это был кабинет горкомовца в НИИ.

— Фельдмаршал, — сказал я. — В аптечном управлении блат есть? Или как оно там называется, не знаю… Записывай лекарства. Через три часа привезешь в Склиф, в реанимацию. А мне по хер! Купи, укради, убей кого-нибудь за них! Уже догадался, для кого! Молодец! У тебя три часа! Время пошло!

— Значицца так, братва!

После того как я объявил общий сбор, в НИИ приехали Троллейбус, Карась, Штырь и Китаец. Копченый остался сторожить директора.

— Запускаемся с Вахидовым. Сегодня у нас вторник — надо будет проследить, как повезут выручку с рынка. Сколько человек, как передвигаются, охраняется ли дом Вахидова, а если да, то как. Вы уже тренированные на московском скупщике, поэтому простые истины повторять не буду. Держим большую дистанцию, все записываем, на память не полагаемся.

— А что вдруг так все срочно стало? — удивился Вован. Его на стрелке не было, и рассказать ему не успели. Он отсыпался после ночного дежурства.

— Мы тут раскороновали одного черта носатого. На стрелке. Ходжу. А он типа крышевал Хмурого. Сечешь?

— Костя в натуре станет хмурым от таких новостей — коротко хохотнул Китаец. Все парни сидели, обливаясь потом и отдуваясь — до совещания пришлось затаскивать в подвал большой засыпной сейф, что достал по блату Фельдмаршал.

— И у нас кончаются бабки, — развел руками я. — То, что взяли на скупщике — ушло в ремонт, мебель и прочую лабуду. Ну и пропили-прожили часть.

— Цены совсем с ума сошли.

— Это Ельцин ебнулся, — Троллейбус пнул ногой стул. — Слышали, что сегодня подписал? Закон о свободной торговле! Все, хана стране. Все распродадут, все недра, нефть и газ.

— Тебя это так сильно волнует? — вежливо спросил я, сигнализируя глазами, что сейчас мы собрались про другое.