— Я люблю смотреть, когда кто-то с кем-то перетирает. Просто хлебом не корми, — добавил я и понял, что надо было не в парк уходить, а встать посреди улицы и кричать:«Караул!». Мордатый достал кастет, а его щуплый друг щелкнул лезвием выкидного ножа.

— Ну тогда смотри! — усмехнулись они. Нехорошо, поганенько так усмехнулись.

— Парни! Парни! — поднял я ладони перед собой. — Не делаем резких движений. Побазарим, разберемся по-хорошему! Я Хлыст с Южного. Только откинулся. За меня полюбас впишутся. Вас в баре срисовали.

Вписаться за меня вряд ли бы кто взялся пока. Разве что Штырь. Но они этого не знают.

— Да мы не против по-хорошему, — кивнул Мордатый, который немного смягчился. — Только фраерок этот попутал серьезно. Мы под Хмурым ходим, а он повел себя некрасиво. Не полагается так. Мы в авторитете люди. Я — Руль, а он — Рыжий.

— Подгон с нас, — сказал я. — Чего хотите, братва?

— Возвращаемся в бар, — подумав, ответили местные урки, — и этот косоглазый прощения у нас просит. На коленях.

Я хотел взять в свои руки начавшийся было переговорный процесс, чтобы малость снизить уровень требований, но тут меня ждал сюрприз. Точнее, не ждал, и совсем не сюрприз. Китаец, который заводился с пол-оборота, когда кто-то всуе поминал его внешность, остался верен себе и тут.

— Да хуй тебе, пидор гнойный! — крикнул Димон, а я мигом снял ставший любимым пуховик и намотал на левую руку. Ни малейших сомнений насчет дальнейшего развития событий у меня уже не осталось. Даже если эти парни на зоне были последними чертями, то они все равно нас сейчас на ремни распустят.

— Это было смело! — сказал я будущему соседу по кладбищу. — Но глупо. Нас сейчас убивать станут.

И я не ошибся. Руль заревел и бросился на Китайца, размахнувшись от души. Он был килограмм на тридцать тяжелее, и прилет кастета в непутевую Димонову башку станет последним прилетом в его жизни. Впрочем, Китаец удивил. Не зря он какой-то там пояс заработал. Не то синий, не то зеленый. Я в этой японской мути не разбираюсь.

Китаец просто шагнул назад, и кастет со свистом пролетел мимо его головы. Еще удар! И еще один нырок. Димон выбрал нужный момент, разорвал дистанцию и пробил ему вертушкой куда-то в район уха… В голове крутилось полузабытое слово «ура-маваши», но без особой уверенности. Впрочем, удар я оценил. Зимой! Без разминки! В обуви и джинсах! Да еще на снегу… Силен Димон, ничего не скажешь. Руль оценил тоже. Рухнул, как трехстворчатый шкаф с пятого этажа, то есть с грохотом и без малейшей надежды на повторную сборку. А озверевший вконец Китаец уселся сверху и принялся колотить его по морде кулаком, словно кувалдой. Методично и неотвратимо. Просто впечатывая того в землю.

Все это я наблюдал краем глаза, потому что отбивался от Рыжего, который со своим ножиком обращался аккуратно и нежно, как хирург со скальпелем. Целила эта гнида в бедро, явно пройдя расширенный курс тюремной анатомии. Короткий тычок в зону сосудов и широкий проворот в ране, откуда ударит фонтан крови. Я умру минут через пять, а он будет стоять рядом и упиваться этим волшебным зрелищем. Поганая смерть, которая сильно удивит патологоанатома. Крошечная дырочка снаружи, и кровавый фарш внутри.

Впрочем, пуховик спас меня. Спас ценой собственной жизни. От чуда финской текстильной промышленности остались одни воспоминания и горсть перьев, вылетавшая из него при каждом удачном попадании.

Димон уже встал, потирая разбитый в кровь кулак, а на его лице гуляла шальная улыбка берсерка. Даже мне в этот момент не по себе стало, а уж Рыжий и вовсе с лица спал. Димон пытался надеть на руку трофейный кастет. Распухшие пальцы слушались его плохо, а потому он просто бросил его со всей дури в голову урки, и тот завыл, схватившись за глаз.

— Хана вам! — прорычал Рыжий, и в этом я не сомневался ни секунды. Хана нам. И мне, и Китайцу. Но это случится только тогда, если о произошедшем кто-нибудь узнает. А оно нам надо?

Рыжий отвлекся на секунду, утирая кровь, что густо текла в глаз из рассеченной брови, и это все решило. Я схватил его за кисть, в которой был зажат нож, и ударил коленом в пах. Он застонал, согнувшись крючком, а я выкрутил нож из его руки и ударил им в шею. Все! Готов! Наповал.

— Да что же мы наделали, Серый! — Китаец уселся прямо в снег, как будто у него ноги подломились, и уставился на меня неживым, совершенно стеклянным взглядом. — Мы же их убили!

Я осмотрел себя, как мог. Вроде крови нет. Подошел к Рулю. Потрогал пульс на сонной артерии. Мертв. Походу Китаец сломал братку шею. Последующее добивание смысла не имело.

Пак смотрел на дело рук своих и даже ногами засучил, пытаясь отодвинуться подальше от жуткого зрелища. Да, парень, это тебе не кино. Люди умирают очень некрасиво и почти никогда не успевают сказать при этом высокопарную речь. Смерть — это всегда дерьмово, что бы там ни говорил Карлос Кастанеда про переход в состояние эфира. Наверное, великий философ никогда не бухал в стекляшке и не отбивался предметом верхней одежды от лобненской гопоты. Если бы у него появился такой интересный опыт, то, несомненно, его философские воззрения подверглись бы серьезным коррективам. А вот Димон философом не был, он был автослесарем, и прямо сейчас его трясло мелкой дрожью. Он попытался достать сигареты из кармана, но прикурить так и смог. Руки его ходили ходуном.

— Тела в кусты, и засыпаем снегом, — скомандовал я.

— Н-н-нельзя в кусты, — промычал Китаец, который, не отрывая глаз, смотрел на трупы, которые пялились в небо остекленевшим взглядом. — Собаки почуют. Их здесь уже в пять утра выгуливать начнут…

— Соображаешь, — приятно удивился я. — Я, вообще-то, не для этого в кусты их прятать хотел. Потащили, Димон. Их прикопать надо, а потом от тел избавиться. Нету тела, нету дела. Машина нужна. У кого есть?

— Отцовскую взять могу, — ответил Димон, разглядывая рассеченные кулаки. — Черт, завтра руки распухнут. Как же я на работу пойду, а? Знал бы ты, как в тюрьму неохота.

Китаец опять застонал.

— Для автослесаря, который не хочет лезть в криминал, — хмыкнул я, хватая Руля подмышки, — ты очень лихо работаешь ногами. Ну, чего встал? Я один жмуров таскать буду?

— В люк, — решительно сказал Димон. — Бросаем их в люк. А вывезем завтра ночью. Надо братву подтянуть. Сами не справимся.

Ох… сейчас еще его искать, откапывать и поднимать. Ночью, в снег…

— Разломим? — протянул я ему деньги, взятые из кошельков убитых. Неплохая сумма, полкуска. — И цепь еще неслабая.

— Ну, не хочешь, как хочешь, — равнодушно ответил я, когда Димон отчаянно замотал головой. Его все еще трясло.

— Ну, вот так вот все и получилось, пацаны, — сказал я, откидывая в сторону чугунную крышку люка.

— Ну ни хэ себе! — удивился Штырь, разглядывая скрюченные тела, которые мы сбросили в коллектор, который нашелся прямо на территории парка. — Какой ты, Димон, злой убивец, оказывается. А так ведь сразу и не скажешь.

Карась и Копченый одновременно выругались матом. Причем с очень даже похожими оборотами. При этом Вовчик сильно покраснел, а вот Гриша почему-то побледнел, что его обгорелой физиономии не прибавило даже толики красоты.

— Ну вы, парни, даете! — почесал репу Карась. — Зря мы без вас свалили.

— Чего уж теперь… — тяжело вздохнул Китаец. — Что делать будем?

Парни переглянулись.

— Ясен пень, что, — Штырь сплюнул на снег. — Не в ментовку же идти сдаваться.

Он повернулся ко мне:

— Ну и как мы их оттуда доставать будем? И куда потом денем? — задал Штырь не менее резонный вопрос. — Не землю же отогревать. В прорубь только если… Пацаны, у вас дома гири есть?

— Две гири, капроновые веревки, лом, рыбацкий бур, мешки и машина, — прикинул я. — Легковая не пойдет, не засунем. И прорубь нужна. Желательно поглубже.

— В Агафониху поедем, — сказал Вовка, который был заядлым рыбаком. — Километров десять до нее. Там озеро глубокое, и дачи вокруг. Прорубь точно найдем, и не одну. Там среди недели никого, на выходных народ подъезжает окушка потягать.