— Слава богу, с Дашенькой всё в порядке, — говорит Марина.

— Так он не в тебя стрелял? — говорит Татьяна.

Даша отрицательно качает головой.

— Вообще в тебя не стрелял? — говорит Татьяна.

— Нет, — говорит Даша. — Один выстрел всего. В себя. Сразу. Я даже сказать ничего не успела. Бросилась к нему, но потом уже…

Я выхожу из комнаты, спускаюсь обратно на первый этаж, пробираюсь через толпу полицейских на улицу. Возле самого дома стоит машина «Скорой помощи» с открытой задней дверцей. Я заглядываю внутрь и вижу носилки, на которых лежит покрытое белой простыней тело. Лицо тоже закрыто, а там, где у тела должен быть живот, на простыне огромное пятно всё того же красного цвета, только уже не розоватого, как на дороге, а темного, даже бурого какого-то. Я пытаюсь закурить, но сигарета тут же промокает насквозь под ледяным декабрьским дождем, конца которому, похоже, не будет уже никогда.

ВЕЧНАЯ МУЗЫКА

(Новогоднее караоке)

Игоря хоронят за счёт города. Сначала мы хотели разыскать хоть каких-то его родственников в России и отправить гроб туда, но потом отказались от этой затеи. Оказывается, чтобы покойника самолётом послать, нужно немереные тысячи выложить, а ни у кого из нас таких денег нет. У Зарецких есть, конечно, но они вряд ли согласились бы. Никто им даже предлагать не стал. Вот и получается, что в тот день, когда вся Америка отмечает свой наилюбимейший праздник «Кристмас», мы стоим под мокрым снегом и не знаем, куда спрятаться от пронизывающего насквозь ветра.

Мы — это я, Татьяна и Илюша со своим семейством. Больше никто не пришел. Даже Саманта, хотя Дима и звонил ей, но она сказала, что Christmas портить себе не нaмерена. Не для того она полторы штуки с кредиток сняла и на подарки истратила, чтобы этот день на кладбище провести. По-своему я её понимаю, конечно. Главный праздник, к которому вся страна весь год готовится, деньги на подарки копит. И что же, всё зря, что ли?

— А это кто? — говорит Татьяна, показывая на стоящего несколько поодаль от нашей группы пожилого человека с непокрытой, несмотря на упорно падающий мокрый снег, головой.

— Откуда я знаю? — говорю я. — Может, живёт здесь.

Загадка разрешается просто. Когда яму, куда положили гроб с телом Игоря, засыпают мёрзлой землёй, мужчина надевает шапку и сам подходит к нам.

— Разрешите представиться, — говорит он. — Конюхов Юрий Андреевич. Полковник артиллерии в отставке.

— Очень приятно, — говорю я. — Леонид Зернов. Журналист, переводчик и учитель старших классов.

Остальные тоже называют свои имена.

— Вы друзья Игоря? — говорит Юрий Андреевич.

— Да, типа того, — говорю я. — А вы, простите, откуда его знали?

— Случайно познакомились, — говорит Юрий Андреевич. — Он меня от врача домой подвозил как-то. Ну и разговорились. Я ему телефон свой оставил. Так он звонил мне иногда, заезжал. Помянуть его надо бы.

— Сегодня никак ие получится, — говорю я.

— Да, я понимаю, — говорит Юрий Андреевич. — Рождество. А на Новый год вы что делаете?

— Не определились ещё, — говорю я. — Приглашений много. Трудно выбрать.

— Так заезжайте ко мне, — говорит Юрий Андреевич. — Хотя бы на часок. Помянем Игоря, а потом вы Новый год встречать поедете.

— Я не знаю, — говорю я, но Татьяна меня перебивает:

— Обязательно надо помянуть. Не по-человечески это.

— Запишите мои координаты, — говорит Юрий Андреевич и начинает диктовать Татьяне адрес.

— В конце концов, что мы теряем? — говорит Татьяна, когда Юрий Андреевич, довольно церемонно распрощавитись и поцеловав даже на прощание ей и Нине ручки, уходит. — Посидим часок и поедем, куда ты захочешь.

— Ты же знаешь, — говорю я, — как я люблю к незнакомым людям ходить.

— Ничего, — говорит Илья. — Мы же все вместе будем.

31 декабря проходит в обычных предпраздничных заботах, и к вечеру сил уже, как всегда, ни на что нет. Поэтому я с удовольствием прилёг бы поспать, а потом отправился бы прямо в «Эдем» к Малининым, где должны собраться все наши, но Татьяна считает, что это будет некрасиво.

— Пожилой человек, — говорит она. — Ждёт нас. Готовился, наверное. Как тебе не стыдно?

— Я только немножко совсем посплю, — говорю я, paстягиваясь на моей любимой кровати, — а потом поедем. Мы успеем.

— Знаю я твое немножко, — говорит Татьяна. — Не добудишься потом. Вставай — сейчас Илья приедет. Они звонили только что. Через пятнадцать минут будут.

Квартира Юрия Андреевича расположена в многоэтажном доме около Оушен-Парквей. Дверь открывает он сам, но узнать его практически невозможно, так как на нём парадный полковничий мундир, а вся грудь увешана наградами. Не планками, а настоящими орденами и медалями, из которых я, правда, узнаю только Звезду Героя Советского Союза.

— Поздравляю, — почему-то говорю я, совершенно забыв, что мы ведь не совсем Новый год сюда встречать приехали.

Квартира состоит из кухни, ванной и крошечной комнатки, в которой и накрыт стол. Бедновато, конечно, но видно, что наш хозяин действительно постарался. Стены комнаты увешаны обложками старых журналов и фотографиями в рамочках. Тоже совсем старыми — чёрно-белыми и какой-то коричневатой окраски, как почему-то раньше модно было делать.

— Воевали? — говорю я, чтобы хоть как-то нарушить неловкую тишину.

Говорить нам, как я, впрочем, и предполагал, совершенно не о чем.

— Участвовал, — говорит Юрий Андреевич. — Было дело. Да что же вы стоите все? Садитесь.

Мы рассаживаемся за столом и начинаем раскладывать себе по тарелкам винегрет, селёдку с луком, баклажанную икру. Ничего другого на столе и нет, но меня это даже не особенно расстраивает, потому что я знаю, что с деликатесами в «Эдеме» проблем не будет. Юрий Андреевич открывает бутылку «Гордона», разливает нам по рюмкам. Я уже даже забыл, когда в последний раз пил эту гадость — сейчас ведь столько водок хороших появилось. Правда, дорогие они, наверное, для нашего хозяина. На пенсию не укупишь.

— Мёртвых водкой ие поминают, — говорит Татьяна.

— Ha фронте поминали, — говорит Юрий Андреевич. — Только не закусывая.

При одной только мысли о том, что придется пить «Гордон» без закуски, мне становится не но себе, но я всё же заставляю себя сделать маленький глоток.

— Пусть земля ему будет пухом, — говорит Юрий Андреевич и выпивает свою рюмку до дна.

За столом опять воцаряется тишина. Есть вроде не велели, а что ещё делать — никто не знает.

— Вы что же, один живёте? — говорит Нина.

— Да, — говорит Юрий Андреевич. — Супруга моя скончалась в прошлом году. У неё ведь тоже с войны ещё ранение было. А я вот живу. Дети навещают иногда. Но им нелегко бывает вырваться. Они же не в Нью-Йорке. Сын в Нью-Джерси живет. А дочка — на Лонг-Айленде. Да вы ешьте, ешьте. Я сейчас картошки варёной принесу. С селёдочкой хорошо пойдёт.

— Только аппетит перебивать, — говорю я шепотом Татьяне, когда Юрий Андреевич выходит на кухню. — Наедимся селёдки, а что потом в «Эдеме» делать будем?

— Съешь хоть что-нибудь, — говорит Татьяна. — Неудобно же.

Юрий Андреевич возвращается с небольшой кастрюлькой, из которой валит пар, и начинает раскладывать нам по тарелкам картошку. Некоторое время мы заняты едой, и поэтому тишина не кажется такой мучительной.

— Хорошая библиотека, — говорит вдруг Илья, показывая на два больших книжных шкафа, которые занимают практически всё свободное место в комнате. — Интересная. Я вижу, что про войну в основном.

— Всю жизнь собирал, — говорит Юрий Андреевич, явно обрадовавшись нашедшейся теме для разговора. — Но, конечно, в последние годы особенно много интересного вышло.

— А что за диски у Bac? — говорит Дима, и я вижу, что одна полка действительно уставлена компактами. Вот никогда бы не подумал, что такой пожилой человек может современной музыкой интересоваться.

— Да это тоже всё старое, — говорит Юрий Андреевич. — Дома я ещё патефонные пластинки хранил, а сюда не смог их привезти. Раздарил все друзьям перед отъездом. Но сейчас столько всего выпускают, что я практически всю свою коллекцию восстановил. Поставить вам что-нибудь?