— Ну да, — говорит мужчина. — Что в таких случаях берут обычно?

— Пояс с чулками на резинках, — говорит Даша. — Bor такой —Чёрный — хотите?

— Хочу, — говорит мужчина. — И ещё что-нибудь. Что к этому подходит?

— Пеньюар вот совсем прозрачный, — говорит Даша. — Тоже чёрный. Смотрите.

Она достает из коробки чёрный пеньюар и раскладывает его на прилавке, около того самого пояса с чулками. Получается почти что живая женская фигура в весьма фривольной позе, и от этого им обоим становится ещё более неловко.

— Ещё что-нибудь? — говорит Даша.

— Нет, спасибо, — говорит мужчина. — На первый раз хватит.

— Вы наличными будете платить или карточкой? — говорит Даша.

— Сейчас поглядим, — говорит мужчина и лезет в карман за бумажником.

В этот момент Пол, проходящий мимо магазина, останавливается, чтобы получше рассмотреть витрину, и видит своего отца, который одной рукой протягивает Даше кредитную карточку, а второй — комкает чёрный чулок. Пол быстро отворачивается и резко сворачивает в сторону Непчун-авеню — в тот район, которого до сих пор не коснулась модернизация Брайтона и где с наступлением темноты порядочным людям делать в общем-то нечего.

— Hy так что, вот так вот прямо и убъёшь ее? Вот из этого ствола? — говорит Дима, разглядывая «Глок», который в разобранном виде лежит на покрытой газетой табуретке.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь её убить? — говорит Игорь, протирая затвор и вставляя его на место. — Саманта? Больше слушай её.

— Я не слушаю, — говорит Дима. — Я так и знал, что это какая-то глупая шутка.

— Очень глупая, — говорит Игорь.

— Так ты даже не искал её — девочку эту? — говорит Дима.

— Почему не искал? — говорит Игорь, принимаясь за следующую деталь «Глока». — Искал, конечно.

— Ну и как? — говорит Дима. — Нашёл?

— Нашёл, — говорит Игорь. — С тех пор как она мие написала в последний раз, много чего изменилось. А вот обратный адрес na конверте тот же самый остался.

— Знаешь, — говорит Дима, — я думаю, у неё веская причина была. Для того чтобы сделать — ну, то, что она сделала.

— Наверное, — говорит Игорь. — Только какое это имеет значение?

— Огромное, — говорит Дима. — Пока ты там сидел, ты, конечно, не мог этого понять. А теперь ведь сам видишь, как ей здесь было, когда она только приехала. Тут ведь о будущем своём заботиться надо. Чтоб семья нормальная была, дом там, машина хорошая, бабки.

— Опять ты про бабки? — говорит Игорь. — С тобой в последнее время о чём ни заговоришь, всё только бабки, бабки, бабки…

— При чем тут я? — говорит Дима. — Что ты с больной головы на здоровую? Ты-то чего делать будешь? Подойдешь, поздороваешься сначала? Скажешь что-нибудь? Или прям сразу палить начнёшь?

— А что я могу сказать? — говорит Игорь. — Что тут вообще сказать можно?

— Ни за что не поверю, что у тебя это не отрепетировано всё уже тысячекратно, — говорит Дима. — Что, никогда не разговариваешь с ней по ночам? Не устраиваешь разборки эти виртуальные? Ни за что не поверю.

— И правильно сделаешь, что не поверишь, — говорит Игорь. — Но всё равно: что тут сказать-то можно? Как вообще такой разговор начинать? Здравствуй, любимая?! Помнишь меня? Мы когда-то так любили друг друга. А потом ты меня и любовь нашу обменяла на удобную жизнь, Ha парня, который по-англицки без акцента спикает, на тачку новую, навороченную, с сиденьями кожаными. На Америчку, в общем…

Игорь замолкает, но и Дима ничего не говорит.

— Ты, конечно, думала, что больше никогда меня не увидишь, — продолжает Игорь. — Думала, у тебя всё пучком будет. Кудряво и в шоколаде. А тут такой «упс» приключился — я вот взял вдруг и приехал. Восстал, можно сказать, из мертвых. Потому что, если я и не загнулся тогда, так это случайность чистая. А ощущение по-любому было, что загнулся. И что теперь? О чём разговаривать будем? Я не знаю. У тебя есть что сказать? У меня — нет. Потому что мне вот как надоело уже наши разговоры с тобой в одиночку вести. Самому вопросы тебе задавать и самому же отвечать на них.

— А ты что, думал, это легко будет? — говорит Дима. — Думал, она, как увидит тебя, расплачется, на шею тебе прыгнет? Покается перед тобой на коленках? Скажет, что ничего не изменилось. Что она всегда тебя любила и сейчас любит. А потом вы поженитесь, детишек нарожаете, будете счастливо жить долго-долго и умрёте в один день, да?

— Нет, — говорит Игорь. — Я думал, что дело во мне. Или в ней. Или в нас. Но я не думал, что всё в правильное обустройство будущего упирается. Конечно, я разговаривал и разговариваю с ней мысленно, всё время почти. Но, знаешь, в результате столько уже переговорено всего, столько раз я уже всё ей объяснил, что теперь как бы и не о чем говорить больше. Теперь я боюсь, что, когда увижу её, ничего вообще сказать не смогу. Ни слова. Просто нажму на курок — и всё.

— Хорошую причину ты для страха нашел, — говорит Дима.

— Это ещё что, — говорит Игорь. — Пострашнее вещи есть.

— Например? — говорит Дима.

— Да полно их, всяких приколов и заморочек — у каждого свои, — говорит Игорь.

— А у тебя что? — говорит Дима. — Ты-то чего боишься?

— Не чего, а кого, — говорит Игорь.

— Кого? — говорит Дима.

— Ну, я же сказал уже, — говорит Игорь. — Себя.

— Себя боишься? — говорит Дима.

— Да, — говорит Игорь. — Страшиее самого себя для человека всё равно никого и ничего на свете нет.

— Бред какой-то, — говорит Дима.

— Ты не понимаешь, — говорит Игорь. — И я тебе от всей души желаю, чтобы это для тебя навсегда глупым бредом так и осталось. Правда. Потому что, если ты даже и поймешь это когда-нибудь, то сразу же ещё одну штуку осознать должен будешь. Что, как бы ты самого себя ни боялся, всё равно ты ничего с собой поделать не можешь. И не сможешь никогда. И даже пытаться нечего. Вот это-то и есть всем приколам прикол. Всем заморочкам заморочка.

Игорь заканчивает собирать тщательно вычищенный «Глок». В последнюю очередь с громким щелчком на свое место встаёт набитая патронами обойма.

— О’кей, не бери в голову, — говорит Игорь, пряча пистолет за пояс. — Проехали это всё на скором поезде с ветерком и свистом. Ладушки?

— Ладушки-шмадушки, — говорит Дима. — Зашибись оладушки.

ВСЕ ЛИ ГОВОРЯТ СПАСИБО?

День благодарения мне в этом году испортили, а ведь это мой самый любимый праздник на свете. После Дня независимости, конечно.

Началось всё с того, что мы долго думали, к кому пойти: к Малининым в «Эдем» или к Илье с Ниной на индейку — и только после длительных раздумий остановились всё-таки на моем троюродном брате. Логика тут у меня была простая: хоть Малинины и приглашают, но в их ресторане всё равно деньги платить надо. Как ни крути, с учетом чаевых и налогов где-то под стольник с человека получается. А у Ильи с Ниной пусть и не так шикарно, но зато вполне принесённой бутылкой водки или даже простого вина обойтись можно. Татьяна вообще никуда идти не хотела и согласилась, по-моему, только из опасения отпускать меня одного. Память о Хеллоуине ещё всё-таки слишком свежа — тем более что и Алик, естественно, идёт с нами.

За столом, кроме нас, вышеперечисленных Ильи, Нины и их сыновей, сидит ещё мрачный, как всегда, Игорь. Его я лично звать ни за что бы не стал, да и хозяева тоже, кажется, не собирались и только в последнюю минуту осознали, что неудобно оставлять соседа одного в его комнате. Разговор долго вертится вокруг всяких пустяков и мелочей типа того, кто как индейку жарит и как это у американцев принято.

— Я всё-всё по правилам сделала, — говорит Нина. — Специально книгу поваренную купила. «Traditional American Cooking» называется. Илюша мне рецепт переводил. Всё в точности, как там написано, приготовила. Весь секрет в начинке, конечно. Там такую смесь специальную надо сначала…

— Вкусно получилось, — говорю я, откусывая большой кусок от доставшейся мне индюшачьей ноги и заедая его картофельным пюре. — Потрясающее это всё-таки блюдо. Торжественное. Вполне соответствует такому важному празднику, который вся страна отмечает.