— Ну и что в этом плохого? — говорю я.

— Ничего, — говорит Алик. — Только к этническим меньшинствам они ведь и евреев тоже причисляют. Они же поголовно там всё юдофобы лютые. И как ты думаешь, нравится им, что банки, газеты, телевидение, кино, биржу — всё чужаки какие-то себе присвоили?

— Неправда это, — говорю я. — Клинтон Шарона к миру с палестинцами принуждал, а республиканцы ему руки полностью развязали. Буш Иерусалим столицей Израиля признал. И в правительстве у него евреев полно. А госдепартаментом вообще негр рулит. С еврейской тоже, как это ни смешно, кровинкой.

— Не говоря уже о том, — не обращает никакого внимания нa мои слова Алик, — что теперь война перманентная будет. Как у Троцкого революция. У Рейгана только одна «империя зла» была, а теперь вон целую ось где-то откопали и нанизывают на неё одну страну за другой.

— Войну во Вьетнаме демократ Кеннеди начал, а республиканец Никсон закончил, — говорит Илья. — Картер Бжезинского с Киссинджером во всём слушался. Это при них в Афганистане, ещё до ввода туда советских войск, начали отряды моджахедов создавать и исламский фундаментализм культивировать, чтобы его в Среднюю Азию потом двигать. А Клинтон вообще — Югославию разбомбил. В центре Европы. На глазах у всего изумлённого человечества.

— Что ты хочешь этим сказать? — говорит Алик.

— Ничего, — говорит Илья. — Удивляете вы меня, мужики. Большие вроде мальчики уже, а простых вещей не понимаете.

— Ну вот, сейчас ты нам всё объяснишь, — говорит Алик.

— Дай сказать человеку, — говорит Татьяна. — Тебя же мы слушали.

— Да нечего тут говорить-то,— говорит Илья. — Спектакль это всё. Цирковое представление для особо доверчивых и впечатлительных. Театр юного зрителя.

— В каком смысле, спектакль? — говорю я.

— В прямом, — говорит Илья. — Вы же сами знаете, какой я раньше был. Сколько за демократию эту в России боролся. Противно иногда было, но всё равно боролся, потому что верил, что принцип-то правильный.

— Почему противно? — говорит Алик. — Когда это тебе было противно?

— В девяносто третьем году, например, когда законно избранный парламент из танков раздолбали, — говорит Илья. — Да и в девяносто шестом тоже, когда Ельцин с рейтингом в шесть процентов и после инфаркта очередного полупарализованный президентом стал, а Зюганов даже не опротестовал ничего.

— Так это в России всегда так, — говорю я.

— Вот и я тоже думал, что это у нас только уродство такое бывает, — говорит Илья. — Потому что Россия — дикая и к цивилизации пока не приобщённая. Вот когда приобщится, будет и у нас всё кучеряво, как на Западе. А теперь я вижу, что и здесь всё то же самое, по сути, происходит, только более закамуфлированно, приглаженно.

— Как это то же самое? — говорю я. — Здесь же две партии всегда борются. И то одна к власти приходит, то другая.

— Наивный ты, — говорит Илья. — Неужели ты не видишь, что здесь однопартийная система, как в Союзе когда-то была? Одна и та же партия всё время у власти. Только у партии этой есть два крыла, и они перед народом балаган разыгрывают. Чтобы видимость демократии поддерживать. А на самом деле никакой разницы между ними нет. Так, по мелочам разногласия бывают, конечно. Но в главном во всём — полное единодушие. Да и договариваются они заранее, как им что поделить. И не голоса тут решают, а деньги большого бизнеса. Ну неужели ты в самом деле думаешь, что владелец какогонибудь «Боинra» или «Дженерал моторс» будет сидеть и ждать: как это там фермеры в Индиане или в Оклахоме проголосуют? Сидит, прямо ногти от волнения кусает — вдруг не тому кандидату голоса свои отдадут, и тю-тю его миллиарды правительственных контрактов и налоговых льгот. Нет, конечно. Ему по барабану, кто как голосовать будет, потому что он заранее пожертвования в предвыборные фонды обеих партий сделал и при любом раскладе ничего не потеряет. Впрочем, по-другому и не может тут быть, если по большому счёту.

— Почему это? — говорю я.

— Потому что вся система гнилая, — говорит Илья.

— Какая система? — говорю я.

— Демократия называется, — говорит Илья. — Но демократия — это что? Власть народа? А где ты её видел? Миф это всё, сказка. Нигде её никогда не было, разве что в древних Афинах, где, кстати, правом голоса одни только свободные мужчины пользовались, а их всего-то несколько тысяч было. Ни женщинам, ни рабам, ни приезжим никаких таких прав отродясь не давали. Вот там действительно, может, демократия была. Собирались все вместе и любые вопросы общественные прямым голосованием решали.

— А сейчас у всех право голоса есть, — говорю я. — Кто здесь легально находится, конечно, и совершеннолетия достиг. Вот всё и решают теперь.

— Ничего подобного, — говорит Илья. — Никто твоего мнения не спрашивает, повышать налоги или понижать, бомбить иракцев или пущай ещё поживут, защищать окружающую среду или, как говорится, болт с ней, с родимой. В лучшем случае, когда не фальсифицируется ничего, народ выбирает представителей, а они уже всё за него решат.

— Hy и что? — говорю я. — У всех кандидатов свои предвыборные программы. Если они соответствуют взглядам большинства, то эти кандидаты и выигрывают.

— Большинством голосов в тридцать третьем году немцы Гитлера выбрали, — говорит Илья. — Совершенно демократическим, кстати, образом. Да и с Христом знаешь как было? Большинством голосов решили: «Распни! Кровь его на нас и на детях наших!» Вот она — демократия в действии.

— Поэтому у нac и представительская демократия, a не прямое народовластие, — говорит Алик.

— Был в России когда-то умный человек, Победоносцев звали, — говорит Илья. — Так вот, он ещё в 1896 году написал статью «Великая ложь нашего времени», в которой доказал, что сходство между этими двумя принципами государственного устройства носит чисто формальный характер, потому что народные представители — это далеко не сам народ. Парламентская демократия, писал он, могла бы быть эффективна, если бы представители народа отбросили всякие личные амбиции и интересы, то есть, современным языком говоря, превратились бы в роботов и добросовестно выполняли данные им народом наказы. Правда, тут ещё нужно, чтобы большинство народа было в состоянии разработать грамотную программу, заботясь не о сиюминутных своих целях, а о долгосрочной пользе всего общества, что совсем уж нереально.

Ещё один великий русский философ Иван Ильин писал, что парламентарская демократия, идеями которой вдохновлялось Новое время, привела лишь к тому, что люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму все свои прежние привычки и склонности. И в условиях большей свободы в светском обществе люди стали больше проявлять не добрые начала, а склонности порочные. Угождение этим склонностям стало главным условием отбора политиков во власть, к чему были способны не лучшие, а, наоборот, только наиболее лживые и наглые.

— По намяти цитируешь? — говорит Алик.

— Ага, — говорит Илья. — Вот и получается, что выбирают вовсе не самых достойных или самых знающих, а только тех, кто сумел правильно предвыборную кампанию построить. Кто умно народу голову морочит. Кто правильные вещи обещает, под вкусы обывателя подстраивается, потакает его низменным интересам и наиболее нагло себя рекламирует. То есть, если называть вещи своими именами, самых беспринципных и самых лживых, как и писал Ильин. И к этому ещё надо всё современные выборные технологии прибавить. Финансирование кандидатов. Манипуляцию общественным мнением через средства массовой информации. Постоянное перекраивание округов, как они сейчас, например, в Бруклине сделали, чтобы русским ни при каком раскладе не удалось своего человека даже па городском уровне провести. Ну и конечно, сколько случаев, когда предвыборные обещания с реальными делами вообще ничего общего ие имеют? Выбирали человека на одной платформе, а он, как только в кресло сенатское уселся, только о том и думает, чтобы своих сродников и друганов потеплее пристроить да спонсоров отблагодарить. А сегодня богатый человек вообще любой пост себе за бабки приобрести может. Посмотри хоть на Блумберга — он мэрию ньюйоркскую просто прикупил себе за семьдесят лимончиков.