— Вот видишь, — говорит Илья. — Даже евреи уже спохватились. Своих детей хотят от всего этого оградить.

— Откуда вообще взялся праздник-то этот? — говорит Нина.

— Да это древняя кельтская традиция, — говорю я. — От друидов ещё. Они считали, что тридцать первого октября вся нечисть на землю сходит и покойники из могил встают, чтобы живых хватать. Так для того, чтобы не попасться нечисти этой в лапы, надо было самому в кого-нибудь из них переодеться. Ну, чтобы они спутали тебя вроде. А первого ноября у католиков День Всех Святых. По-английски «All Saints’ Day» называется. Раньше это как «All Hallows’ Day» звучало. Вот у них и соединилось всё.

— Да ты хотя бы в название вслушайся, — говорит Татьяна. — Хеллуин. Это же точно как «победа ада» звучит. Потому что переодевания эти именно только с такой целью и затевают, чтобы ад мог на земле победить.

— Не знаю, — говорит Нина. — У нас вон тоже ряженые есть.

— Ну и что в этом хорошего? — говорит Татьяна. — Чем хвастаться-то? Остатки язычества есть и у нас, конечно, но Хеллоуин — это всё-таки другое. Во-первых, массовость явления. Во-вторых, откровенный сатанизм как основная тематика. В-третьих, то, как во всём этом задействованы дети, включая самых маленьких. Одно дело — переодеваться шутами всякими, дурачиться. Тоже ничего похвального, естественно, но в принципе не так уж и страшно, тем более что ни одному нормальному человеку заниматься этим в голову никогда не придёт. Но совсем другой разговор начинается, когда вся страна от мала до велика выряжается в нечисть всякую. Когда по всем телеканалам фильмы ужасов крутят. Когда все книжные магазины романами о нечистой силе и оккультными трактатами завалены. И самос главное — когда детей конфетами и сладостями заманивают на этот гигантский шабаш и заставляют принимать в нем участие.

— Но это же всё просто игра, — говорю я. — И все это прекрасно понимают.

— Запомни, миленький: никто ни в чем ничего не понимает, — говорит Татьяна. — Самая главная задача бесов — это убедить человека в том, что их не существует, что всё это просто невинные шутки.

— Да здесь же почти всё в Бога верят, — говорю я. — Согласно опросам, от восьмидесяти до девяноста процентов американцев называют себя религиозными.

— Ну и что? — говорит Татьяна. — Это только свидетельствует о том, какова цена этой их религиозности. Нормальный человек, который в Бога верит, ни за какие коврижки с нечистыо заигрывать не будет и детям своим никогда этого не позволит.

— А теперь эта зараза ещё и по всем миру расползается, — говорит Илья. — Я когда в Париже был, как раз на Хеллоуин этот попал, так там всё витрины магазинов были скелетами и тыквами увешаны. И в России то же самое происходит. Уже сейчас некоторые в этот день упырямни всякимн выряжаются и по улицам бродят.

— Но есть же и вполне нейтральные наряды, — говорю я. — Зайчик там, котёнок, ковбой, принцесса.

Татьяна ничего не отвечает и смотрит на меня так, как обычно смотрят на совсем ещё неразумных малолеток. Доказывать им что бы то ни было — бессмысленно, спорить — тем более. Если не понимает ребёнок, что нельзя пальцы в электрическую розетку совать, то, сколько ни говори ему, что его током стукнет, он, пока самолично в этом не удостоверится, всё равно не поверит.

— Ну ладно, — говорит Нина, явно пытаясь разрядить обстановку. — Второе нести?

— Подожди, — говорю я. — Мы ещё салаты не доели.

— Так доедайте быстрее, — говорит Нина. — Пережарится же всё.

В этот момент в комнату входит Игорь и, поздоровавшись с нами, направляется прямо к Диме. Наклонившись, он что-то шепчет ему на ухо. Дима кивает и поднимается с места.

— Ну ладно, нам пора, — говорит он. — Желаю хорошо повеселиться.

— Ты куда? — говорит Нина.

— В «Эдеме» маскарад по случаю Хеллоуина, — говорит Дима. — Я же тебя ещё неделю назад предупреждал. Ты что, забыла? Я и костюм приготовил уже.

— Иди-ка сюда, — говорит Нина и за рукав вытаскивает своего старшего сына на кухню.

Поскольку я сижу прямо рядом с ведущей туда дверью, мне прекрасно всё слышно. Я знаю, что подслушивать нехорошо, но что же мне теперь, уши затыкать? К тому же с их уходом в комнате воцаряется неловкое молчание, и, похоже, их разговор слышу не только я один.

— Ты что, с ума сошёл? — раздается с кухни шёпот Нины. — Оля же специально ради тебя приехала. Я ей столько всего про тебя рассказывала. А ты уходишь.

— Hy, не нравится она мне, мам, — тоже шепчет Димка. — Ну что я могу поделать?

— Да, — как можно громче говорю я, стараясь заглушить доносящиеся с кухни голоса. — Зарецкие всех сегодня в «Эдем» приглашали. Говорят, там что-то совершенно невероятное будет. До двух тысяч человек ожидается, и наших, и америкосов, и все в маскарадных костюмах.

— Да? — говорит Игорь. — Интересно.

— А ты же их, кажется, знаешь? — говорю я.

— Зарецких? — говорит Игорь. — Знаю немного.

— Так они тебя тоже звали? — говорю я, а Татьяна толкает меня под столом коленкой. Я недоумённо поворачиваюсь к ней, но она делает вид, что ничего не произошло и что она целиком и полностью поглощена салатом «оливье», в котором, на мой вкус, не хватает яблок. Да и майонеза, по правде сказать, тоже можно было бы побольше положить.

— Нет, — говорит Игорь. — У меня там, типа, свидание. Я тут познакомился через комп с одной. Вживую ни разу не виделись ещё. Ну, вот и решили, что лучшей оказии, чем сегодня, не найти. Там же все в масках будут.

— A ты знаешь, кем она нарядиться собирается? — говорю я.

— Да, — говорит Игорь. — Она мне проболталась.

— А она про тебя знает? — говорю я.

— Нет, — говорит Игорь. — Я хочу ей сюрприз сделать.

— Здорово, — говорю я. — Очень романтично.

Нина выходит из кухни, неся в руках блюдо с жареной курицей. Дима, как бы прячась за её спиной, проскальзывает в свою комнату.

— Ты извини, Оленька, — говорит Нина. — Я действительно забыла, что он давно уже с друзьями договорился. И костюм свой дурацкий правда всю неделю готовил.

— Ничего, — говорит Оля. — Вы можете ничего мне не объяснять. Я ваш разговор слышала и всё и так понимаю.

— А что, может, всё в «Эдем» завалимся — говорю я, вопросительно глядя на Татьяну.

— Заваливайся, если хочешь, — говорит опа. — Только домой потом не возвращайся. Прямо сразу начинай себе новое жильё подыскивать.

— Ну, знаешь, — говорю я. — Тебе не кажется, что это слишком всё-таки? У меня одна мама есть уже, так я даже у неё не считаю нужным разрешения спрашивать, куда мне можно ходить, а куда — нельзя.

— Дело твоё — иди куда хочешь, но имей в виду, что я тебе это категорически запрещаю, — говорит Татьяна.

— Мне и по работе это нужно, — говорю я. — Я, может, потом про это репортаж напишу, и мне деньги заплатят.

— Кому нужна такая работа? — говорит Татьяна.

— Тем, кому за квартиру, за еду, за страховку медицинскую и ещё по десятку всяких счетов каждый месяц платить приходится, — говорю я.

— Да я лучше с голоду на улице умру, — говорит Татьяна и, резко поднявшись из-за стола, выбегает из комнаты.

— Ну вот, начинается, — говорю я. — Слёзы для женщины — это всё равно как булыжник для пролетариата.

— Напрасно ты, Лёш, — говорит Нина. — Она ведь права. Если ты себя православным считаешь, то должен понимать, что нельзя в таких вещах участвовать. Хоть две клёпки у тебя в голове должно быть или нет?

— При чем тут клёпки? — говорю я. — Она же специально это делает. Постоянно одно и то же. Как только видит, что мне что-то нравится, обязательно всё испортить надо. И вообще, если б она не поучала меня всё время, я, может, и подумал бы ещё. А так обязательно пойду. Из принципа.

— Глупые у тебя принципы, — говорит Нина.

— Какие ссть, — говорю я. — Все мои. Так вы идёте или нет?

— Нет, конечно, — говорит Нина. — Я бы и Димку не пустила ни за что, если бы это в моих силах было.

— Как хотите, — говорю я. — А я пойду. Жалко только, что у меня ни маски, ни костюма нет.